Меншиков

Страхи Меншикова оказались напрасными. Стараниями князя царь был вполне удовлетворен, о чем светлейшего известила Екатерина. 26 марта 1723 года она вполне успокоила Меншикова: «Что ж пишешь о работах, бывших в твоей диспозиции, и оными работами, а паче построенными постоялыми дворами его императорское величество зело доволен». [220]

Помимо забот государственных, требовавших присутствия князя в столице, у него была еще одна обязанность, в те времена считавшаяся едва ли не самой почетной, – попечение о царевиче Петре Петровиче [221]и царских дочерях Анне и Елизавете. Когда царская чета покидала столицу, ответственность за здоровье ее детей перекладывалась на плечи Меншикова. В 1716 году, когда князь отлучался в Ревель, в столичном дворце подняли переполох – заболела кормилица двухлетнего царевича Петра. Это обстоятельство ускорило возвращение Александра Даниловича в столицу.

В каждом письме, отправленном царю и особенно царице, находившимся в 1716–1717 годах в заграничном путешествии, Александр Данилович посвящал несколько строк здоровью царских отпрысков. Иногда он неуклюже шутил, иногда переходил на сентиментальный тон: царевич «изволит употреблять экзерцицию салдацкую, чего ради караульные бомбардирской роты салдаты непрестанно в большой палате пред его высочеством оную экзерцицию отправляют. Речи же его: папа, мама, салдат». А вот другой намек, что сын пошел в отца: царевич «изволит более забавлятца прежнею охотою отеческою, а именно барабанным боем».

Весной 1717 года обе царевны, Анна и Елизавета, заболели оспой. Болезнь протекала в легкой форме и не оставила следов на лице, но вызвала у супругов волнение. Меншиков их утешал, сообщая, что у Елизаветы осталось «на личике пятнышек с пять», которые должны сойти, а у Анны болезнь внезапно прекратилась. [222]

Находившимся в Каспийском походе Петру и Екатерине он через каждые пять-шесть дней отправлял письма с известием о здоровье дочерей Анны и Елизаветы и внука Петра. [223]С 20 мая по 10 декабря князь отправил царю и царице тридцать два письма, из которых только четыре деловые, а остальные – о детях: «Вашему величеству доношу, что дражайшие вашего величества дети, их высочества государыни, цесаревны, в добром обретаютца здравии». [224]

Петр по-прежнему передает некоторые свои распоряжения Сенату через Меншикова. То он велит ему объявить сенаторам, чтобы те прислали «солдатский нижний мундир, ибо он здесь гораздо дорог», то поручает передать сенаторам, чтобы они занимались достройкой тех кораблей, которые находятся в наибольшей готовности.

Судя по письменным представлениям Сенату, Меншиков не очень щадил самолюбия сановников. Он упрекал сенаторов в небрежении, требуя укомплектовать штаты Адмиралтейства корабельными плотниками. «Того ради, – писал князь, – принужден о том паки чрез сие напомянуть, чтоб о том, не упуская времени, изволили надлежащее учинить решение». Сенат своевременно не выдал деньги Адмиралтейству, Меншиков не просит, а требует: «Того ради принужден я чрез сие о том паки подтверждать».

Сложные отношения между царем и Меншиковым и между Меншиковым и Сенатом, видимо, дали повод голландскому резиденту де Би донести своему правительству 28 сентября 1716 года: «Здесь ходят слухи, что […] прислано князю Меншикову полномочие на управление всеми государственными делами в отсутствие его царского величества. Если только все это правда, то, вероятно, все будет скоро обнародовано и послужит доказательством, что царь совершенно одобряет действия князя Меншикова и вместе с тем недоволен распоряжениями своего Сената». [225]

Слухи, попавшие в текст донесения де Би, не подтвердились – указа, о котором он писал, обнародовано не было, но само появление подобных слухов свидетельствовало о еще не утраченном доверии царя к фавориту. Особая близость между ними наступила в месяцы, когда велось следствие по делу царевича Алексея.

Царевич Алексей, сын Петра от первого брака, по складу характера и по убеждениям был полной противоположностью отцу. Безвольный и пассивный, он стоял в стороне от забот, полностью поглощавших неуемную энергию царя, не жалевшего ни сил, ни «живота своего» для претворения грандиозных преобразовательных планов. Более того, к обновлению страны Алексей относился враждебно, открыто заявлял, что после вступления на престол повернет Россию вспять: откажется от приобретений в Прибалтике, забросит флот, отменит все новшества, приблизит к себе поборников старины.

Современник оставил нам характеристику двадцатичетырехлетнего царевича: «Он был хорошего роста, лицо имел смуглое, черные волосы и глаза, серьезный вид и грубый голос… Он постоянно окружен был гурьбою разнузданных, невежественных священников и тех ничтожных персон дурных свойств, в обществе которых он постоянно ратовал против упразднения отцом своих старых привычек и говаривал, что он тотчас по вступлению во власть правительственную Россию вернет к прежнему. Он грозил одновременно и открыто всех любимцев отца искоренить. Это делал он так часто и так неосторожно, что это не могло быть не донесено царю…

Удивительно, что царевич никогда не появлялся в официальных собраниях, когда все знатные присутствовали на празднествах по случаю рождения, побед, спуска кораблей и ждали царя. Чтобы избежать таких собраний, царевич либо принимал лекарства, или отворял себе кровь и постоянно извинялся, что по нездоровью не мог присутствовать, причем повсеместно знали, что он напивался в самом дурном обществе и предприятия отца своего постоянно осуждал». [226]

В 1715 году царь предложил сыну либо отречься от престола и удалиться в монашескую келью, либо участвовать во всех его начинаниях. Царевич согласился уйти в монастырь, но когда в следующем году отец, будучи в Дании, вызвал его к себе для участия в десантных операциях против Швеции, он воспользовался этим вызовом и бежал в Австрию, надеясь добиться трона с иностранной помощью.

Усилиями дипломата Петра Толстого и гвардейского капитана Александра Румянцева царевич-беглец был возвращен в Россию. Зимой 1717 года Петр, царица Екатерина и двор прибыли в Москву, чтобы оформить отречение царевича от престола, а Меншиков остался в Петербурге. Во время первого же свидания с отцом (3 февраля 1718 года) царевич назвал своих сообщников, советовавших ему бежать за границу.

Расследование дела Петр взял в свои руки. Курьеры царя мчались в Петербург один за другим. «Майн фринт (друг. – Н.П.), – как и в прежние времена обращался царь к Меншикову. – При приезде сын мой объявил, что ведали и советовали ему в том побеге Александр Кикин и человек его Иван Афанасьев, чего ради возьми их тотчас за крепкий караул и вели оковать». Несколько часов спустя курьер отправился с новым предписанием: сковать надо было старшего Ивана Афанасьева, «а не хуже, чтоб и всех людей (Кикина. – Н.П.) подержать, хотя и не ковать».

6 февраля Петру стало известно, что его слуга Баклановский, узнав о том, что царевич назвал своих сообщников во время первого свидания, отправил в Петербург гонца, чтобы тот предупредил Кикина об опасности. Правда, шансов спастись у Кикина было мало, так как Петр еще раньше заподозрил его в причастности к бегству сына и, уезжая в Москву, велел Меншикову, «чтоб на него око имели и стерегли».

Царский курьер преодолел расстояние между двумя столицами за трое суток и вручил Меншикову указ об аресте Кикина и Афанасьева в 11 часов вечера. Гонцу Баклановского удалось его упредить. Кикин, извещенный о событиях в Москве, растерялся. Что делать? Бежать, но куда? В полночь в спальном халате он отправился за советом к брату Ивану. Здесь и был схвачен Меншиковым. В гарнизонной книге 6 февраля записано: «И того ж числа наложены на них цепи с стульями и на ноги железо».