Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В обширном рапорте, посланном мною В. И. Ленину, мы изложили во всех подробностях все виденное и слышанное в Бельгии, сфотографировали условия, на которых бельгийские деловые круги были готовы взять концессии на бывшие их заводы и какой кредит банки готовы были вложить в предприятия, дабы в кратчайший срок восстановить все производства в Донецком бассейне, введя все усовершенствования в производство и соглашаясь на введение в правление наших директоров и инженеров. В этом рапорте, в котором не было недостатка в смелости, я высказывал также и свои мысли и указывал, что при помощи такого сотрудничества мы можем достичь в короткий срок полной реставрации наших заводов, согласно современным требованиям техники, а кроме того, получить хорошую школу для наших инженеров. Не нарушая принципа коммунистического учения о собственности, мы, отдавая заводы во временную аренду, выигрываем во времени, которое является незаменимым фактором в развитии культурных сил страны. Становиться на ту точку зрения, которая существовала в до-революционной России, когда иностранцы являлись полными хозяевами создаваемых ими предприятий, я не мог, да и не хотел, так как считал это нецелесообразным. С другой стороны, если возобновление всех производств базировать на собственных технических силах, то я не сомневался, что мы и в этом случае будем в состоянии преодолеть все препятствия, но это потребует много времени; кроме того, в этом случае нам придется покинуть современное новое оборудование заводов, что будет стоить громадных денег (валюты), и не позволит создать опытных техников, которые так необходимы для нас, принимая во внимание эмиграцию значительного числа опытных инженеров заграницу. Этот рапорт был получен в СССР, потому что копию я видел в руках Чичерина и Литвинова, когда они ехали на конференцию в Геную, но был ли он прочитан Лениным я не знаю, так как ввиду его начавшейся болезни ему, вероятно, не давали знакомиться со многими деловыми бумагами.

С самого начала моего пребывания в Брюсселе я посетил инженера-технолога Пенякова, который был русским гражданином, несмотря на то, что Россию покинул около 30 лет тому назад и все время жил в Бельгии. Я познакомился с Пеня-ковым в Петрограде во время войны 1914 года, куда он приехал с целью помочь нашей химической промышленности своим опытом и знаниями. В Бельгии он имел свои химические заводы и был состоятельным человеком. В Петербурге мне приходилось часто встречаться с ним, так как он приходил нередко в Химический Комитет за различными справками и за моей помощью, когда не удавалось 1иным путем продвинуть то дело, которое он тогда вел: вместе с проф. Артиллерийской Академии Курдюмовым он работал по постройке аллюминие-вого завода. Он вел большую дружбу с известным сенатором Гариным, с которым ежедневно встречался за завтраком в ресторане на Морской, и иногда сообщал мне интересные новости, узнанные им из первоисточника, которые он поверял только очень избранным лицам. Сенатор Гарин отличался большой честностью и всегда назначался правительством для обследования всяких темных дел и предприятий.

Когда я посетил Пенякова в его собственном доме, на Avenue Grand Armee, то узнал две вещи: во-первых он сообщил, что мой второй сын, Николай, живет недалеко от Брюсселя и учится в лучшем земледельческом институте в Жонблу, и что он сейчас-же сообщит ему о моем приезде, чтобы тот явился в назначенное мною время в мой отель. Другое сообщение касалось его ужасного горя, которое ему приходилось переживать вследствие болезни его второй дочери, которая в то время была при смерти. Несмотря на такое горе, он в кратких чертах сообщил мне, как попал мой сын в Бельгию, и как Пеняков помог ему устроиться в Институте для окончания его высшего образования.

Я постараюсь кратко описать приключения и жизнь моего сына Николая, который по своему характеру и убеждениям совершенно отличался от прочих членов нашей семьи. С самого детства и до конца жизни он отличался громадной религиозностью и повышенной нервностью, которая очень часто приводила его в угнетенное состояние, близкое до способности покончить все счеты с этой жизнью. В юности он не обладал особыми способностями, но брал прилежанием и памятью и средне окончил классическую гимназию. Он обладал хорошими способностями к музыке, но не проявлял особого интереса к какой-либо научной дисциплине и по окончании гимназии в 1914 году решил поступить в Университет, на юридический факультет. Его всегдашней мечтой было после окончания высшего образования поступить на военную службу, в один из гвардейских кавалерийских полков, где он надеялся найти себе товарищей, близких к его аристократическим замашкам. В этом он резко отличался от своих братьев, в особенности от старшего Дмитрия, который был как раз настоящим демократом и всегда дружил с товарищами по гимназии, родители которых являлись бедными труженниками. Когда по окончании гимназии Николай просил меня 1и мать отдать его в Пажеский Корпус или в Николаевское Кавалерийское Училище, то мы категорически воспротивились, указав ему, что прежде всего надо стать образованным человеком, а потом будет видно, какую карьеру он найдет наиболее для себя подходящей.

J

Начавшаяся мировая война изменила все планы, и вместо Университета Николай поступил в Николаевское Кавалерийское Училище для прохождения сокращенного курса. После окончания курса он вышел в Сумской Гусарский полк, одно время был в Тамбове в запасном батальоне, а потом был отправлен на фронт в Дикую Кавалерийскую Дивизию, которой командовал вел. кн. Михаил Александрович. Впоследствии он был ад’ютантом у командующего 5-й армией А. М. Драгоми-рова и оставался в этой должности до прихода большевиков. После октября 1917 года он отправился вместе с матерью на хутор в Калужскую губернию м был привлечен волостным советом в качестве военного руководителя для обучения деревенской молодежи военному делу. Это положение его очень тяготило, и после года такой жизни он решил снова отправиться на фронт, который был в то время на границе Великороссии и Украины, где хозяйничали немцы. Это было в декабре 1918 года, и с тех пор мы потеряли его из виду и не знали, был ли он убит, взят в плен или перешел на сторону белой армии.

Прошло около двух лет, и я через эстонское консульство получил в разное время два письма от какого-то бывшего моего ученика (а их у меня были тысячи), который очень тепло вспоминал меня и сообщил, что он продолжает заграницей высшее образование и уже имеет невесту, тоже русскую, дочь того человека, который принял участце в его судьбе и помог ему продолжать учение. Долгое время я не придавал значения этим письмам, как однажды меня осенила мысль, что это может быть письма от сына Николая.

Больше я не имел об нем никаких известий и только теперь Пеняков сообщил мне об его пребывании в Бельгии. Пеняков рассказал, что однажды он встретил молодого человека, угнетенный вид которого заставил его обратить на него внимание и спросить, что он здесь делает и почему он находится в таком ужасном состоянии. Тот об’яснил ему вкратце, как он попал в Бельгию, что у него нет никакой работы, что он хотел бы учиться, но, не имея возможности осуществить свое желание на чужбине, ему вероятно ничего не остается, как покончить с собой. Когда Пеняков узнал, что он мой сын, то решил принять участие в нем и прежде всего посоветовал ему не предаваться такому малодушию и предложил ему зайти к нему на дом, чтобы обсудить вопрос об его дальнейшей судьбе. Когда Николай пришел к Пенякову, то последний сказал ему, что он так уважает его отца, что с большой охотой поможет ему учиться, будет ему давать денег на учение и прожитие, — с тем, что позднее, когда он окончит курс и поступит на работу, то сможет частями возвратить ту сумму, которая будет истрачена за время его пребывания в Институте; теперь же ему не надо беспокоиться о деньгах. Когда я приехал в Брюссель, сыну оставалось немногим более года, чтобы закончить курс в Институте. В Брюсселе от многих промышленников я слышал, что сын блестяще учится, профессора им очень довольны и что ему предстоит хорошая будущность. В особенности сердечно к нему относился профессор Паль-манс, который поддерживал его в трудные минуты его жизни на чужбине.