Ничего кроме правды

Вальди Калашник

Если Верона не была занята макияжем и не пропадала на кастинге, она применяла всю свою энергию для того, чтобы убрать из моей жизни Наддель и другие пережитки прошлого. При этом она злилась так, как только может злиться женщина. В своём излюбленном стиле маленькой девочки она подкапывалась к Вальди, моему садовнику, настоящее его имя Вальдемар Калашник, он поляк по национальности, с густыми висячими усами как у Леха Валесы. Подкапывалась, пока у бедного мужика слюнки не потекли. В конце концов, он доверчиво рассказал ей, что у него было кое–что с Наддель. Я помню, как будто это случилось сегодня: я был внизу в подвале, где вынужденно храню свою коллекцию из тысячи самых отвратительных пиджаков и спортивных костюмов в мире, как вдруг передо мной предстала Верона, и сочувственно усмехнулась: «Слушай, я только что поговорила с твоим садовником. И ты ещё вечно рассказываешь мне, как верна была тебе Наддель…»

Вальди был для меня тогда своего рода доверенным лицом, который всё делал и всё знал. Он отвозил Надю к парикмахеру, а меня на концерты. Я был в шоке. И сразу мне вспомнилось, как я часто приходил, а они оба стояли, закрывшись на замок, в кухне. И вдруг всплыло воспоминание о моём пребывании два года тому назад в клинике профессора Гуланда. Я лежал ночью на больничной койке и пытался пробиться к Наддель. Забавно, но я не мог дозвониться. Как и до дорогого Вальди. Один мой приятель как–то раз заметил изумлённо: «Слушай, что за странные отношения между Наддель и Вальди! По–моему, это просто смешно, какой же это садовник!» Но я, как всегда, запротестовал: «Дитер, прекращай, лучше погляди на него, на этого Вальди!»

Представить, что между ними что–то было, — нет, это превосходило возможности моего воображения. Я позвонил Наддель, и она объяснила, что они всего лишь тискались. Я взялся за Вальди, и он признался, что хотел сделать Наддель предложение. Я выставил его за дверь. Я стоял как побитый, боролся со слезами и снова и снова думал: «Я дал бы руку и в огонь положил, что Наддель меня никогда не предаст.

Леди, бреющая ноги

Однажды утром, Верона как раз была в ванной и брила ноги (через дверь слышалось «крррррр»), я разговаривал по телефону со своим нотариусом в Гамбурге. «Я недавно женился… Можем ли мы заключить контракт задним числом?» — интересовался я. «Приводите Вашу даму» — ответил он.

Я как идиот давил на Верону: «Слушай… этот контракт… я должен… давай…» Но вот чего я предположить не мог — она неожиданно согласилась.

За те 3 часа, что мы сидели у нотариуса, Верона проплакала примерно 180 минут. Едва я предложил: «Смотри, мы сделаем так: за каждый год, что мы проживём вместе, ты получишь 200 000 марок», как она принялась хныкать, что всё это ничего общего с любовью не имеет, это как оплата. И вместо этого она со своей вероновой логикой предложила: «А что, если я получу полмиллиона, всё равно, сколько времени мы проживём вместе? Потому что, если я живу вместе с тобой, ты же знаешь, это не из–за денег. А тогда я никак не смогу получить больше». «Но это же вздор, Верона!» — возразил я — «Я не могу написать, что, дескать, настоящим Верона Фельдбуш получает пятьсот тысяч марок». А она снова взвыла. Тем временем моя адвокат справилась со своим домашним заданием и выяснила, сколько стоит в Германии год, в который супруги живут порознь, и вспомнила, что мы без этого чёртова контракта жили всё равно, что не вместе. И именно в этом году я зарабатывал гигантские суммы. Я прислонился спиной к стене и произнёс: «О'кей, давай, всё равно! Я подпишу это! Она получит 500 000 марок в тот день, когда мы разведёмся. Бух! Всё!»

И с того часа нашла коса на камень. Ради приличия Верона подождала ещё денёк, пока мы не повздорили, и по телефону сообщила мне: «Запомни, я сыта по горло! Ты просто дерьмо! Я видеть тебя больше не желаю! Я подаю на развод!» Был вечер, я вернулся домой из студии, она и впрямь собирала свои вещи. Я был вне себя, мой брак рухнул, рухнуло всё, о чём я мечтал. В отчаянии я позвонил Наде: «Знаешь, Верона уехала, всё кончено, ты не могла бы зайти ко мне, я так одинок, просто не знаю, что мне делать!»

Надя пришла, и начала меня утешать: «…всё не так уж плохо, всё будет в порядке», потом мы легли на кровать, я был измучен. Я думал обо всём на свете, только не о сексе. Надя утешала меня, просто была рядом, немного приласкала меня, дала мне близости и тепла. Я лежал истерзанный и думал только: ой–ой–ой и ох–ох–ох и что же будет дальше? В конце концов, мы оба заснули в одной постели.

Треск и грохот в ногах кровати заставили нас подпрыгнуть: Верона, взбешённая, стояла посреди спальни. Ситуация более чем глупая: я в трусах, Наддель в бюстгальтере и облегающих шортиках и Верона, единственная из нас хоть во что–то одетая: «Пусть эта баба сейчас же отсюда исчезнет!» — кричала она. «Ничего не было, Верона, Наддель пришла, чтобы утешить меня," — пытался я усмирить её — «ты же сказала, что всё кончено… а у меня нет больше ни единого друга, которому я мог бы позвонить… а Наддель — мой единственный друг…» Мы наконец–то оделись и вышли втроём на кухню, точнее говоря, мы собирались пойти. Потому что по пути Вероне подвернулась под руку античная ваза, которую она ухватила и с размаху швырнула через перила. А когда ваза упала вниз, мрамор разлетелся на тысячу кусочков. Ущерб на 20 000 марок, примерно так.

В конце концов, мы всё–таки попали в кухню, где Верона наконец–то вдоволь набушевалась, набросившись на меня. Там лежала телефонная трубка, огромный агрегат размером со штангу, им она меня и стукнула не то два, не то три раза по голове. Потом ногтями, огромными, как зубья садовых грабель, вцепилась мне в лицо слева, так, что потекла кровь. Наддель стояла рядом и пыталась помочь мне, тогда Верона развернулась к ней: «А ты сейчас же уберёшься отсюда, старая сука, тебе здесь нечего делать, нам с Дитером нужно поговорить». Её голос срывался, делался пронзительней: «Вон отсюда! Вон отсюда! Иначе кое–что произойдёт!» Она схватила зажигалку и пригрозила: «Я подожгу машины! Я подожгу машины!» В панике я сказал Наде: «Слушай, Наддель, мне очень жаль. Лучше вызови такси и поезжай к себе домой. Мне нужно уладить дела с Вероной».

Я пытался успокоить Верону, говорил, будто мне жаль. Будто я рад, что она снова здесь. Что и она должна меня понять. Через 3 часа она уехала к себе домой, а я остался наедине с самим собой. Через день я фотографировался для журнала «Pop Rocky». «Эй, Дитер, что с твоей щекой, она совсем разодрана!» — удивился какой–то дурак по имени Опитц из редакции журнала. «О, да… мм… дело было так..!» — я что–то солгал, а потом фотографировался в профиль справа.

В отчаянии я позвонил из машины по мобильному Вероне: «Слушай, я сейчас еду на скорости 200 км/ч к мосту через Эльбу, чтобы вместе с машиной рухнуть за ограждение в воду!» Но это известие оставило её равнодушной: «Езжай, если хочешь!»

Я безумно грустил, плакал, такой чёрствости я не ожидал. Она была так жестка, так холодна. Она могла включать и выключать свои чувства. Такого я не испытывал никогда в жизни. Любая другая женщина взяла бы несчастного за руку и сказала: «Пойдём, я очень сожалею», но Верона была тверда, как камень.

На следующий день я позвонил ей вновь. На этот раз на проводе была другая фрау Фельдбуш, милая, любящая. Слова, которые слетали с её уст, были густыми и сладкими, как карамельный пудинг: «Давай попытаемся ещё раз, Дитер… У нас должно всё получиться, мой дорогой!» Теперь–то я знаю, Верона страдает нарушениями в поведении, она шизофреничка, своего рода франкенштейновская помесь матушки Беймер, которая любого рада прижать к груди, и Алисы Шварцер. Никогда не знаешь, какая из этих двух личностей здоровается с тобой в дверях. Проблема в том, что в любовных отношениях сильнее тот, кто меньше чувствует, так было и с нами. Верона — это такой человек, который любит только себя. Она хитрюга: «Как ты думаешь, что будет, если я расскажу репортёрам, что ты импотент? А как тебе, если я растрезвоню в газеты, что ты лапаешь свою дочь?» Она была мастерицей угрожать, знала тысячу способов, как привести человека в отчаяние.