Дом солдатской славы

Нас провели по темному коридору вправо, и мы очутились в маленькой подвальной комнатушке. Навстречу поднялся невысокого роста офицер. Это и был командир 3-го батальона 42-го гвардейского стрелкового полка старший лейтенант Жуков.

— Фронтовики? — спросил он после взаимных приветствий.

Романенко объяснил, что направлен в действующую армию прямо из училища.

— Впервые, значит, — констатировал комбат и взглянул на меня и Маркоряна:

— А вы, конечно, из госпиталей? Стало быть, народ бывалый. Это хорошо, прошлый опыт очень пригодится.

Он вкратце ознакомил нас с боевой обстановкой и тут же рассказал, что замещает недавно раненого комбата майора Дронова. Я получил назначение на должность командира пулеметного взвода в пулеметную роту, а Романенко и Маркорян в другие подразделения. Они распрощались и ушли.

— Ну что же, лейтенант, пока за тобой не пришли, присаживайся, познакомлю с обстановкой, — предложил комбат.

Жуков был разговорчив и с охотой рассказывал о себе и о бойцах батальона. В полк он пришел в январе 1942 года. В боях под Харьковом командовал пулеметной ротой, затем командир батальона Дронов взял Жукова своим заместителем по строевой, а пулеметной ротой командовать стал прибывший в батальон капитан Дорохов.

— Вот вы к нему и пойдете в роту, — пояснил комбат. В подвал вошел заместитель командира полка по строевой части майор Голофаев. Это был среднего роста, лет сорока, с худощавым лицом, но довольно широкий в плечах человек.

— Сколько получил пополнения? — спросил он у Жукова.

— Тринадцать рядовых и три офицера, — ответил комбат.

— Одного офицера придется откомандировать во второй батальон, — нерешительно проговорил майор.

— А кто же будет командовать людьми?

— Да… Но ведь у тебя в батальоне двенадцать офицеров, а во втором всего девять.

— Не двенадцать, а десять, товарищ майор. Сегодня двоих отправили в госпиталь.

—Ну хорошо, пока не надо. Теперь скажи, как у тебя Солнечная улица огнем обеспечена?

— Здесь седьмая рота держит, за этот участок я особенно не беспокоюсь, а вот район тюрьмы меня волнует, людей маловато, да и подступы скрытые.

— Сейчас я пришлю саперов. Организуй немедленно минирование вот этих двух участков, утром отсюда ожидается наступление противника. А людей не жди, сегодня больше не будет.

— А боеприпасы? — спросил Жуков.

— Должны скоро подвезти, а сейчас готовь план минирования, — распорядился майор и вышел.

Комбат снова сел за стол, взял карандаш, задумался, но тут же поднял голову. Снаружи доносилась нарастающая трескотня автоматов.

В комнату вошел высокий широколицый боец.

— Товарищ комбат! К зданию тюрьмы фрицы просочились.

Комбат повернулся к телефонисту, коротко бросил:

— Вызовите срочно к телефону Наумова. А вы, — обратился он к бойцу, — позовите ко мне начальника штаба.

И снова приказы, распоряжения, команды.

Вскоре за мной пришел старшина роты Плотников. Он повел меня к небольшому деревянному домику, приютившемуся у самого обрыва, под высокой кручей. Здесь меня встретили командир роты капитан Дорохов, его заместитель младший лейтенант Аникин и политрук Аваимов.

Я сразу почувствовал, что попал в родную семью: так приветливо и радушно встретили здесь новичка.

Знакомясь друг с другом, мы беседовали до глубокой ночи. Политрук Авагимов рассказал мне о подвиге пулеметчика сержанта Демченко. В одном из боев Демченко получил тяжелое ранение, но не ушел с боевого поста, продолжая разить атакующих фашистов, и так погиб у пулемета вместе с расчетом.

Беседа затянулась бы до рассвета, если бы не распорядился командир роты:

— Отдыхайте, лейтенант, а завтра пойдете принимать взвод, который находится в седьмой стрелковой роте. Командир этого взвода убит, за него там сейчас старший сержант Воронов. Парень толковый. Впрочем, сами увидите. Ну все. Остаток ночи и весь сегодняшний день — вам на отдых.

Что это за «отдых», я узнал на следующий день. Едва забрезжил рассвет, Аникин разбудил меня и предложил перебраться в щель возле дома. В соседнем окопе разместились командир роты и политрук. Мы запаслись на целый день сухарями и консервами.

Аникин оказался разговорчивым собеседником. Тонкий, чуть ли не женский голос этого рыжеватого двадцатилетнего человека был слышен в соседних окопах. К тому же заместитель комроты был очень подвижным и никак и не мог усидеть на месте: все время ерзал, выглядывал из щели. А вылезти нельзя — появились самолеты.

Началась беспрерывная бомбежка. Ожесточенный бой не смолкал ни на минуту. Клубы дыма и пыли закрыли все. Сквозь них с разных сторон тянулись тонкие, как иглы, линии трассирующих пуль. В гуле канонады и бесконечной автоматной стрельбы трудно было понять, где свой, где враг. Бесконечно рвались телефонные провода, связь между подразделениями поддерживалась главным образом связными — неутомимыми тружениками войны, которые ежечасно, ежеминутно рисковали свое жизнью.

Вечером самолеты, наконец, скрылись, и мы вернулись в домик под кручей. Вскоре стало известно, что произошло за день на переднем крае.

Батальон прочно удерживал прежние позиции. Попытка врага захватить дома, прилегающие к штабу батальона, провалилась. Но правее нас гитлеровцам удалось потеснить соседние подразделения и занять дом железнодорожников, стоявший у самой кручи, и это до предела осложнило боевую обстановку на нашем участке. Теперь противник стал простреливать часть Волги, в том числа и переправу в районе нашего батальона.

В здании мельницы

Закончился еще один день сталинградского сражения. До позднего вечера фашистские танки и пехота с неослабевающим натиском штурмовали наши позиции. Лишь только с наступлением полного потемнения бои стали заметно утихать.

До этого мне уже приходилось бывать под бомбежкой и под артиллерийским и минометным обстрелами. Видеть немецкие танки и озлобленные физиономии оккупантов и даже участвовать в отражении их психической атаки. Но то, что увидел я и пережил в тот день в Сталинграде, нельзя было сравнить ни с чем. Страшный оглушительный грохот, ослепительные вспышки, огонь и дым, среди которого мелькали человеческие фигуры, все это оживило передо мной картину Брюлова «Последний день Помпеи».

Жителей римского города постигла тогда страшная стихия. Там били громы и молнии, горело живое и мертвое от извержения огнедышащих недр Везувия, а здесь совсем другое. Сюда пришел враг и пытается бомбами, пушками и танками сломить волю защитников города к сопротивлению, но они сражаются с неслыханным мужеством и упорством.

По возвращении в домик я стал собираться и попросил Аникина подробней рассказать о местности, где находится взвод. И был удивлен, когда он назвал уже знакомую мне площадь имени 9 Января и здание мельницы.

Мне хотелось скорее уйти во взвод. Ведь до утра осталось не так много времени, а предстояло не только познакомиться со своими бойцами, но и с обстановкой перед передним краем стрелковой роты. Перед уходом командир роты сказал:

— Ты, лейтенант, не удивляйся, что во взводе, куда идешь, всего пять человек и один пулемет. Время такое: один за двоих воевать должен.

Поднявшись наверх, мы со старшиной Плотниковым оказались на ровной открытой местности. Впереди, в полсотни шагов, стояло разбитое пятиэтажное здание. От его верхней части остались зубчатые обломки стен и погнутые металлические балки. Вместо бывших окон зияли темные пустые проломы. Лишь присмотревшись к этим развалинам, я с трудом узнал ту самую паровую мельницу, которую увидели с Ериным, когда сошли с трамвая.

— Несколько дней назад седьмая рота еще держалась на площади, но пришлось отойти и закрепиться в этом здании, там и ваш взвод, — пояснил старшина. Оставшиеся полсотни шагов оказались нелегкими. Этот участок противник обстреливал из пулеметов и автоматов, всюду рвались мины и снаряды, поэтому добираться пришлось, переползая от воронки к воронке, от одной груды развалин к другой.