На святой земле

К вечеру, взяв ружья, мы поднялись в гору. Николай находу инструктировал меня, как охотиться. Потом свернул от меня в другую сторону и вскорости скрылся в зарослях камыша. Иду, а сам посматриваю на гору в сторону арабской деревеньки, ругаю себя, что связался с этой кабаньей охотой. Вот-вот, думаю, раздастся с арабской стороны, из какой-либо засады, выстрел — и не будет дяди Александра. Подтягиваю к подмышке ружье и озираюсь… Николай зашел с другой стороны зарослей, а я должен выгонять кабанье стадо в его сторону. Охочусь я впервые и, по правде сказать, не совсем твердо понял наставления учителя.

В стороне что-то зашуршало, даже, как показалось мне, хрюкнуло. Насторожившись, присел на корточки. Осматриваюсь… Впопыхах, а может быть и со страху, нажал курок, вижу: мелькнуло что-то в зарослях. — Бац-бац!

— Да ты что, одурел, что ли, сукин сын!

— Сначала услышал голос Николая, а потом и самого увидел. — Ошалел!! — ругался он.

Стою ни жив, ни мертв. Николай (должно быть я уж очень походил на идиота!) подходит, смотрит на мое лицо и вдруг начинает смеяться.

— Немного ошибся, дядя Александр! Вот бы кабана привез — моей Поле!

— Нет уж, баста, хватит, — сказал я, придя в себя. — Охоться один! Я тебе, брат, не помощник! — И я ушел к машине, а Николай только к вечеру вернулся, хоть и без свиней, но с разодранной щекой: споткнулся о пень и упал прямо на клык дохлого кабана.

Отправились на ночевку в Енгев. За ужином Николай увидел знакомого. Подошли к нему. Разговорились. Русским языком владел он в совершенстве. Принадлежал к партии мапамников, но сам лично был настроен антисоветски.

— Я бы хотел, чтобы вы поговорили с моей женой. Из России она в 1947 году. Я хотел бы, чтобы она рассказала вам, что пережила. В дни войны и после работала она в одном из колхозов в Нижегородской области. Уму непостижимо, что, по ее рассказам, творится там.

Вскоре мы были у него на квартире. Небольшая комнатка с маленькой террасой, уютно обставленная, радио… «Значит, кибуцы укрепляются, богатеют, жизнь кибуцников улучшается», — подумал я.

У них было двое детей. Дети в кибуцах не живут с родителями, а отдельно, в благоустроенных общежитиях. В свободное время родители посещают их. Встретила нас среднего роста смуглая женщина. Разговорились. Рассказ ее о жизни советских колхозов сводился к следующему: мужчин в колхозах очень и очень мало. Вся работа — и тяжелая и легкая — на женщинах и подростках. Все стараются прикинуть себе трудодней, что с помощью бригадиров порою и делалось. Со времени революции в облике крестьянина и особенно крестьянки мало что изменилось: ни в быту, ни в одеже. Матерная брань и пьянство, как обычно. Нищета еще хуже, чем прежде. Постель — рваное тряпье. Семья по большей части спит на полу. Колхозницы, как правило, ходят без трусиков. Неграмотных почти нет, но малограмотных много. Радио нет, так как электрическое освещение только в очень редких колхозах. Инвалидов множество, громадное большинство их нищенствует.

Нельзя никоим образом сравнивать жизнь колхозника с жизнью израильского крестьянина и кибуцника. Кибуцник, как правило, владеет несколькими языками, читает газету, имеет свое радио, разбирается в тонкостях политики и живет вполне культурной жизнью.

В конце своего рассказа женщина спросила меня:

— А вам нравится в Израиле и в кибуцах?

— Да, — ответил я, — очень нравится. Сплю спокойно. Могу говорить о чём угодно, читаю всё, что хочу. К кибуцах мне только одно не нравится, что заработную плату в них не дают.

— А зачем она в них? При отпуске и её дают.

— Да, это правда! К тому же редкий кибуцник не имеет в каком-либо государстве родственников и друзей. Я думаю, что нет другой страны, кроме советской, где жители не получали бы откуда-нибудь из заграницы посылок… Вот я грешный: зять у меня имеет сестру в Англии, двух дядей в Бельгийском Конго, одного в Уганде, а в Америке тоже одного родственника, по профессии маляра, но который помогает нам больше, чем все остальные, вместе взятые. Пойдешь на нашу почту, вся она завалена посылками Наш народ разбросан по всему земному шару, но больше всего нас в Америке и в России. Умерла матушка Россия…

О чём только мы не разговаривали. Кибуцник этот очень образован, кончил 2 университета, инженер по специальности, интересуется христианским учением и просил даже присылать ему православный журнал.

— Да, — закончив свою биографию, заключил он — а таких, как я — инженеров, техников, врачей, бухгалтеров, коммерсантов — по кибуцам очень много. Я работаю здесь бухгалтером и этим горжусь. Ведь мы, кибуцники, патриоты своей родины.

Я поинтересовался историческими местами Енгева.

В нашем районе, к сожалению, их нет, ответил кибуцник — это в Тивериаде и дальше. Там их много: Микдель, Капернаум, сама Тиверия.

Через час наш «тарантас» катил по направлению Тивериады. Опять по Каменному мосту, переехали Иордан, к городу, выстроенному в честь римского императора Тиверия, в садах которого некогда Саломея танцевала перед царем Иродом, за что потребовала голову Иоанна Крестителя.

Вскоре показался и город. Мало что сохранилось в нем с тех исторических времен. Каменная набережная, остатки базальтовых стен крепости, уже порядочно разрушенных.

Город Тивериада расположен и на самой горе, и на склоне её. Больших зданий нет, всё больше одноэтажные и двухэтажные. Многие из них построчены из базальтового камня. Здесь, как нигде, чуть ли не каждый дом — отель. До войны с арабами город был заселен исключительно арабами и от боев нисколько не пострадал. Жители-арабы ушли в Сирию. Город очень красив, но чистотой не отличается. Недалеко от озера небольшой красивый парк из вечнозеленых деревьев. Каменные скамеечки, клумбы цветов, причудливых и ярких, каких я не видел ни у себя на родине, ни в Европе. Остановились у парка. У Николая везде знакомые, чуть ли не пол-Израиля. Подошли к нам два гражданина в коротких штанах (здесь все ходят в коротких штанах, а особенно летом, — и старые и малые, и женщины и девушки).

— Ты что же, Никола, забрался сюда? — спросил один из мужчин, лет этак за 40 (в Израиле не принято именовать по имени-отчеству).

— Да что… вот на охоту едем!

— На чём же едете: на автобусе или на своем?.. Может, поменяемся? Вон видишь: стоит моя телега с ослом?

— Согласен, — отвечает Никола. — Только с условием.

— Это с каким же?

— Меняюсь на телегу с двумя ослами.

— Да где же я второго возьму?

— А про себя забыл? — улыбнулся Николай.

Местные жители никогда не обижаются на шутку, даже и острую. Евреи любят шутить, слушать анекдоты и подшучивать друг над другом.

— Вы куда же теперь отправляетесь? — снова спросил Николая его знакомый.

— Сначала в русский сад, потом в Миндаль, Капернаум и Хулу.

Через несколько минут мы снова мчимся вдоль гор по живописному берегу Геннисаретского озера.

— Знаешь, кто это был? — спросил Николай.

— Откуда же мне знать?

— После этой войны был он одним из руководителей английской репатриационной комиссии. Как-то рассказывал мне, что в то время он передал советам около 5000 русских, а через неделю ему стало известно, что около 2000 из них советы расстреляли. После этого он воспылал к советам ненавистью.

— А до этого? — спросил я.

— Чуть ли не коммунистом был…

Проезжаем купальню, потом мельницу, а за ней полицейскую береговую охрану, и через 15 минут против высокой крутой горы останавливаемся у калитки русского сада московской патриархии. Русский сад этот снял в аренду мой знакомый югослав, женатый на русской. Он сам, жена и древняя ветхозаветная старушка с открытым русским лицом, приветливым и милым, встретили нас радушно. Иван Григорьевич, так зовут арендатора, похож скорее на грека. После обычных расспросов, он ведет нас по саду, а жена его, Катя, лет на 20 его моложе, принимается вместе со старушкой-матерью готовить обед. У них дочери: одна учится в Назарете в закрытой школе, а другая, младшая, — в местной.