Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Ноэл Коуард снова добился успеха. Поднимается все выше и выше. Ноэл и впрямь очень талантлив. Помнишь, он мне звонил и приглашал на генеральную репетицию, чтобы я оценила его игру? Он еще чуть жеманничал: «Марлен, я ни в коем случае не должен казаться женоподобным. Будь хорошей девочкой, выискивай все, где я не гляжусь настоящим мужчиной, а если уловишь что-нибудь «голубое», тут же скажи». Вот с ним бы я снялась. Посмотри, как он вытянул Гертруду Лоуренс, эту маленькую второсортную субретку. Теперь все находят ее «элегантной». Это заслуга Коуарда… Гитлер официально выслал Элизабет Бергнер из Германии, потому что она еврейка… Скоро в их большом «культурном рейхе» не останется ни одного талантливого актера, если не считать Рифеншталь и Эмиля Яннингса. Эти «отравители колодцев» останутся, а большего нацисты и не заслуживают.

Я послала Брайану поздравление с успехом в роли Яго и заодно рассказала про нашего душистого теленка, про хлев, пропахший косметикой Арден, и попросила прислать мне «Отелло», чтобы я ознакомилась с пьесой, в которой он так хорошо сыграл свою роль.

В то лето матери часто не было дома. Помимо ежедневных визитов в Зальцбург она выезжала в Лондон, Париж, Вену, Канны. В одной из таких «попутных поездок» она впервые повстречала Бернарда Шоу. Мать часто рассказывала мне свою версию их встречи.

— Вот наконец я и увидела этого замечательного человека. Он и тогда казался стариком — борода, пергаментная кожа. У вегетарианцев часто бывает необычный цвет кожи. Я опустилась перед ним на колени, а он смотрел на меня своими удивительно светлыми глазами. Ему нравилось поклонение женщин. Мы проговорили целый день… Я уехала уже затемно. Шоу обещал, что напишет для меня пьесу, но так и не выполнил своего обещания. Ты знаешь, ему нравится Гитлер. Странно, что умные люди порою бывают так глупы, но что касается русских, тут Шоу прав. Он их любит так же, как и я. Мы читали друг другу наши любимые стихи. Он поразился, как много я знаю наизусть. Веришь ли, Шоу не похож на писателя. Он, скорее, актер. И ведет себя, как актер… Так же эгоистичен и самодостаточен.

Отец слышал иную версию встречи этих двух «живых легенд».

— В то время, когда мы жили на ферме в Австрии, Мутти нашла какого-то общего знакомого, и он представил ее Шоу. Она пробыла у Шоу целый день, а когда вернулась, рассказала мне такую историю. Когда она опустилась перед ним на колени, Шоу расстегнул ширинку и извлек свою «штуку». Мутти сказала: «И, конечно, мне пришлось пойти на это, а уж потом мы наговорились всласть». Она больше не бывала у Шоу, но всегда говорила, что он выдающийся человек.

В том, что я слышала разные версии одних и тех же событий, нет ничего странного. Когда я повзрослела, меня часто использовали как звуковой экран для различных сценариев, сочиненных матерью, ее мужем, любовниками, друзьями, врагами и просто знакомыми. Через какое-то время невольно становишься экспертом по распознаванию правды от лжи. Это превратилось в пренеприятную «игру в гостиной», в которую мы всей семьей играли весьма искусно и с каким-то извращенным удовольствием. Дитрих «опускалась на колени» перед многими знаменитыми мужчинами. Она охотно, даже с радостью выказывала тем самым свое совершеннейшее почтение. Должно быть, это выглядело очень убедительно. Как-то раз, посетив великого скульптора Джакометти в его студии, Дитрих вернулась через несколько часов, крепко прижимая к груди одну из его скульптур. Коленки у нее чуть порозовели.

Мать стояла в дверях кухни, натягивая перчатки.

— Папиляйн, если будут звонить из Калифорнии, отвечай, что я на примерке в Вене. Если позвонят из Вены, отвечай, что я на примерке в Париже. Если из Лондона — то же самое. И ты не знаешь, в каком отеле я остановилась.

Стало быть, наш Рыцарь, Ганс Ярай и некто в Лондоне утратили благосклонность Дитрих.

— Мутти, я же твой муж и должен знать, где находится моя жена!

— Не смеши меня. Просто скажи, что не знаешь, и что она уехала якобы на примерку в Зальцбург.

Отец поджал губы. Он ничего не имел против того, чтобы солгать любовникам матери, но ему не хотелось выглядеть дураком в их глазах. Он очень тщеславился хорошим мнением любовников о нем.

Я так и не познакомилась с зальцбургским другом матери. В конце концов она выбрала его для разнообразия, и их связь не была продолжительной. Но пока она длилась, Дитрих безмерно восторгалась «Фаустом», рассуждала о проблемах добра и зла, поверяла нам свою девическую мечту когда-нибудь сыграть благочестивую Маргариту и за завтраком повторяла на «бис» знаменитую молитву Маргариты.

Отец занимался счетами и проверял, не обсчитывают ли Дитрих фермер и его жена на картошке; мой охранник обходил дозором деревню, Нелли писала открытки, Тедди дрожал от возбуждения, наблюдая за бабочками. Тами вышивала кайму скатерти красивым славянским узором, а я, сидя на зеленой скамеечке, читала «нужные» книги. Светило солнце, в душе царили мир и покой. Я радовалась, что мать нашла кого-то для развлечения.

Но мир и покой длились недолго. Приехала мать, а вместе с ней бабушка и старшая сестра матери в темно-коричневом шерстяном платье. Ни та, ни другая ничуть не изменились, разве что еще отчетливей выявились их характерные черты. Моя бабушка — холодная, собранная, властная. Тетя — неуверенная в себе, испуганная, подавленная. Нам с Тами вменялось в обязанность присматривать за дрожащей тетушкой, и все трое получали от этого огромное удовольствие, хоть и старались его не выказывать, разве что друг другу. В доме начались бесконечные споры. Мать все более категорично требовала:

— Мутти, у вас нет выбора. Вы должны покинуть Берлин и ехать вместе с нами в Америку. Нацисты уже и сейчас полагают, что вправе бомбить далекую Испанию, и значит, непременно начнется война. Американцы и не думают вмешиваться. Как всегда, они понятия не имеют, что происходит в остальном мире. Англичане пребывают в нерешительности, но французы такого не потерпят, они готовы к бойне. Это мне сказал мой друг Хемингуэй, великий писатель.

— Лена, ты не понимаешь обстановки. Франко пытается освободить Испанию от угнетения лоялистами. Он — добрый друг Германии. Все эти пересуды о том, что новые Люфтваффе принимали участие в бомбежке баскской деревни, ни что иное как антигерманская пропаганда. Этого не было! Отто Дитрих — пресс-секретарь партии, ему-то я верю!

Тетушка сжала сложенные на коленях руки. С момента приезда она старалась не вступать в разговоры, но теперь не выдержала, нарушила свой обет молчания.

— Нет, это не антигерманская пропаганда! — решительно возразила она. — Это было на самом деле! Это чистая правда! Происходит нечто ужасное, ужасное, и никто не пресекает зло… никто.

Будто испугавшись собственной смелости, тетушка прикрыла рот рукой.

— Дизель! С меня хватит. Ты — всего-навсего женщина и не настолько умна и информирована, чтобы позволить себе читать другим мораль. Веди себя как следует, не то твое присутствие в этом доме станет обременительным, — сказала бабушка.

— Тетя Дизель, пойдем собирать букет для вашей комнаты, — предложила я и быстро увела ее из комнаты.

Тами поспешила за нами. Мы сидели в поле, засеянном маком, составляя маленькие букетики и слушали рассказ тети о городке под названием Герника. Она, как обычно, говорила испуганным шепотом: ей казалось, что даже цветы могли донести на нее в гестапо.

Когда бабушке и тете пришло время возвращаться в Берлин, я крепко обняла тетю Дизель, от души желая, чтобы она для собственного блага осталась с нами. Бабушка пожала мне руку, посмотрела в глаза.

Мария, мир, вероятно, изменится: к лучшему или худшему — время покажет, — сказала она. — Но лояльность и чувство долга — эти качества неизменны и постоянны. Именно они отличают мыслящих людей от сброда. Запомни мои слова! — Бабушка поцеловала меня в лоб, похлопала по плечу и села в машину.

Больше я ее не видела. Она прожила в Берлине, в своем доме, всю войну и умерла вскоре после поражения нацистской Германии. Я никогда не узнаю, радовалась ли она или испытывала чувство горечи. Мать смотрела вслед машине, пока она не свернула в долину Сент-Галген, потом вошла в дом и захлопнула дверь. На этот раз она не плакала.