Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Никто не думал, что война продлится дольше, чем лето. В кафе и кофейнях берлинцы называли ее «небольшой войной для разнообразия». К сентябрю это легкомысленное отношение улетучилось.

26 сентября 1914

Война! Фати ранен. Шрапнелью в правую руку. Его отвезли в Брауншвейг. Мутти взяла нас туда с собой. Он лежал в военном госпитале Мы остановились в пансионе Мюллер-Бартенштейна, на Иерусалимской улице, дом 2. Очень прилично. 180 марок за три недели. Уйма денег. Фати был очень мил. Через четыре недели он отбыл в субботу на автомобиле, как какой-нибудь принц. Дядя Отто и Георг получили железные кресты.

9 октября 1914

Дядя Вилли тоже получил железный крест, это потрясающе! Я перешла в третий-М класс. Шапки долой!

Ауфидерзейн,

Лини

9 декабря 1914

И смешно, и печально. У Фати весь батальон завшивел! Мы всей школой вяжем на двух спицах телогрейки. Не хочу идти в старшие классы в другую школу. Боюсь тамошних девочек. Милый Ред, я так скучаю по Фати,

Твоя Лини

В эту первую страшную зиму Великой войны солдаты рыли окопы и на западном, и на восточном фронтах. В немецком и французском языках слово «окопы» имеет тот же корень, что и «копать могилу», — подходящее название для того, что надвигалось.

15 декабря 1914

Дядя Отто убит. Выстрелом в шею 4 декабря. Все плачут. Дяде Отто отстрелило часть черепа.

Лини

3 февраля 1915

Лизель по уши втрескалась в Ханни. Есть такие зверьки под названием обезьяны — моя сестра из их породы. Уф, я так злюсь на Лизель, когда она так влюблена. Влюбиться… обручиться… пожениться… Я тоже влюблена?.. Р. ужасно мил.

Лини

6 марта 1915

Сегодня мы учились делать аппликации. Фиалки на шелке и бумаге, подсолнухи на дереве. Фиалки — для моей чудной, золотой тант Валли ко дню ее рождения. Как мне жаль наш красавец-корабль «Тоголанд»! Только и надежды — что сегодня англичан хорошенько поколотят.

Извечно страдающие дьявольскими наклонностями к химии, 22 апреля 1915 года немцы предприняли свою первую газовую атаку. Весь мир заклеймил это, как акт вандализма, а затем принялся разрабатывать собственные смертоносные смеси. Был изобретен противогаз, ставший привычным снаряжением по обе стороны фронта. Но немцы превзошли сами себя — они получили новый газ, маслянистую смесь, которая не оставалась в воздухе, но оседая, цеплялась за все, на что попадала, а после принималась проедать насквозь: ткань, кожу, живую плоть, мышцы, легкие и так далее. Чтобы отравляющий газ попадал точно в цель, нужны были расчеты температуры, скорости и направления ветра. Из-за этого применение его усложнялось и включало в себя элемент риска. Внезапная перемена ветра могла повернуть смертоносное облако против его же хозяев. Вероятно, поэтому, а не по соображениям совести, химическая война в последующие годы не развернулась во всю мощь.

29 апреля 1915

Поехали забирать дядю Отто. Скоро мы уедем на каникулы в Дессау — наконец-то! Я бы там осталась навсегда. Я думаю, может быть, дядю Отто не убили. Может, это еще не наверняка. Зачем ему надо было умирать?

Теперь дамы приходили в шёнебергский дом не поболтать — поплакаться. Всегда выдержанная, сочувственная, надежная, Йозефина знала, что делать, что сказать, она облегчала их горе, давала им покой, когда это казалось не в человеческих силах. Они приходили, как притихшие вороны. Их черные одежды шуршали по паркету, как осенние листья. Мало-помалу Йозефина брала на себя роль главы семейства. Все женщины верили, что Йозефина Дитрих — самая сильная из них. Возможно, они были правы. Девочки, притаившись на лестничной площадке, смотрели, как их мать выносит гостьям подносы с угощеньем: бутерброды с ливерной колбасой и дымящийся кофе. Она верила, девочки знали, в пользу пищи, как лекарства от горя, она считала физическую поддержку тела необходимой в тяжелые для души минуты. И в самом деле, дамы покидали ее дом несколько приободренные. Глядя на них, Лизель хотелось плакать от сочувствия к этим черным, согбенным в скорби фигурам. Лина, не будучи любительницей беспощадной реальности, предпочитала видеть жизнь под своим углом зрения. Когда только что овдовевшая тетушка Валли приехала к ним погостить, Лина была вне себя от радости.

4 февраля 1916

У нас тант Валли. Как чудесно! Я только что положила на ее кровать сосновую ветку с бумажными розами и стишок, который сама написала:

6 февраля 1916

Тант Валли такая душечка! Вчера она была в черном платье с белым воротником и белыми манжетами. Выглядела божественно. Шикарно. И эти черные лакированные туфельки! Вчера вечером я вовсю расцеловала ее, но мне как будто чего-то не хватает — она-то целует меня только один раз. Я, конечно, счастлива, когда она меня целует — как Грета в Дессау, но ведь она же моя тетя. Лизель тоже липнет к ней с поцелуями. Вчера, когда я играла «Ностальгический вальс» Бетховена для нее, она плакала. Мне хотелось бросить скрипку, кинуться к ней и поцелуями стереть ее слезы.

10 февраля 1916

Тант Валли уехала. Это ужасно. Она дала мне серебряный браслет, который мне не разрешают носить в школу. Вот удача: я подобрала несколько недокуренных сигарет с такими шелковистыми кончиками — они курили с тетей Эмини. Когда она уехала, я села у ее кровати и плакала бесконечно. Даже теперь, делая домашнее задание по математике, я вдруг расплакалась, потому что подумала, как у нас все опять стало тихо.

15 июня 1916

Фати послали на Восточный фронт. Мутти поехала в Вестфалию, чтобы попытаться с ним встретиться. Но они разминулись на пять минут — его поезд ушел. Она ужасно расстроилась. Вчера, когда Мутти еще не было, мы пошли в варьете на ревю. Чуть не умерли со смеху. Фати прислал нам настоящие фотографии. На одной он стоит рядом с офицером по имени Лакнер. Мы теперь играем в «сестер милосердия» у нас наверху. Я, конечно, приставлена сиделкой к Лакнеру, а точнее — к Хансу-Хейнцу фон Лакнеру, подполковнику 92-го пехотного полка, 23-х лет, уроженцу Брауншвейга. В черном платке я выгляжу, как настоящая сестра милосердия, и он мне очень к лицу. Кстати, я больше не схожу с ума по тант Валли. Сейчас я ни по кому не схожу с ума! Через несколько недель мы будем в Харцбурге — вот тогда, может, я и потеряю голову — от кого-нибудь.

Из нового поколения смельчаков, которые впервые в мире в 1914 году перенесли войну в небо, самой живописной личностью был, вероятно, немецкий ас, барон Манфред фон Рихтхофен. Кумир соотечественников, уважаемый даже врагами, он воплотил в себе образ поистине романтического авиатора: «белый шелковый шарф, развевающийся по ветру». В вызывающе-безрассудной манере он покрасил свой фоккеровский моноплан с тремя моторами в ярко-красный цвет, чтобы англичане немедленно замечали его. Неприятель оценил эту браваду, окрестив его Красным Бароном. Совсем мальчишки, пилоты одноместных аэропланов, этих хрупких бумажных змеев, носились над землей, убивая и погибая сами, — они-то и были самыми славными ребятами Первой в новейшей истории войны и таковыми пребудут впредь, сколько бы войн еще ни было. Единоборство, со времен старинных рыцарей, всегда было окружено ореолом галантного героизма. Только тем фактом, что молодые девушки из хороших семей не читали газет, что еще не изобрели радио и телевидение, можно объяснить отсутствие этой яркой фигуры в девичьих дневниках Лины. Знай она о нем, ей было бы от чего терять голову — как двадцать восемь лет спустя, при виде любого, кто носил на своей форме крылатую эмблему.