М. П. Одинцов

доброта никогда не живут вместе. Вроде и простая мудрость, да только в ней истинное величие.

Уже став взрослым, будучи прославленным летчиком-генералом, Михаил Петрович не раз задавал себе

вопрос: кто научил терпению в работе и, главное, способности мечтать? И в поисках ответа он всегда

мысленно возвращался к своему раннему детству, к прадеду и прабабушке, к бабушке Ксении, к теткам и

дядьям. Они нередко заменяли ему мать и особенно отца на крутых поворотах, которых случалось

немало.

Шло время, и постепенно разъехалась по белу свету большая семья Пикулевых. Рассыпалась семья, опустела изба. Разладились отношения у отца с матерью. Разошлись без шумных скандалов. Детей

разделили. Младшая Розетта осталась с матерью, а пятилетний Миша начал колесить с отцом по разным

местам. Потом появилась мачеха. Петр Федорович Одинцов работал тогда в ОГПУ следователем. Жили в

селе Чернавское, в городах Барнауле, Ижевске, Воткинске. Не сказать чтобы Мишу обижали в этой [24]

семье, но он так и не прирос сердцем к ней, жил дичком. И чем больше подрастал, тем заметнее

становилась граница, отделявшая его от мачехи, отца и двух их детей. Не чувствуя любви и ласки, он

понял: чужой он в этой семье всем, терпят его только из жалости.

Когда уяснил для себя эту тяжелую истину, подался к матери, она в то время жила с дочерью в

Свердловске, куда приехала к своей старшей сестре и работала в Уральском индустриальном институте

препаратором в чертежном кабинете. Уехал, чтобы никогда не возвращаться к отцу. Случилось это, когда

ему было неполных четырнадцать лет. Отец через год после его отъезда прибыл в Свердловск, просил у

матери и у него прощения, изъявлял готовность вернуться. Но Михаил решительно воспротивился. Не в

пример матери он не мог себя пересилить и прямо заявил:

— Нечего, отец, людей смешить. Мы с Розеттой уже взрослые, а там трое малолеток. Исправляй свои

ошибки, воспитай хотя бы их.

Быстро возмужавший сердцем юноша уже тогда преподал своим родителям урок человеческого

достоинства. Мать — Анна Ивановна — даже удивилась такой его твердости. У нее хватало

самообладания и ума не разжигать в детях ненависть к отцу. Рассудила: если Петр Федорович все-таки

потерял у сына уважение, то виноват он один, заслужил, значит, того.

Итак, стал Михаил Одинцов свердловчанином. В школе учился не то чтобы блестяще, но и в числе

середняков не числился. Как вспоминает его бывшая классная руководительница, потом ставшая

заслуженной учительницей школы РСФСР Зинаида Калиновна Маковкина, очень любил Миша читать.

Еще в пятом классе воткинской школы он перечитал все [25] книги школьной библиотеки, а в 36-й

свердловской школе страсть к чтению еще больше окрепла. Ее всячески поддерживали учителя.

Уроки литературы Зинаиды Калиновны учили гражданственности, душевному благородству, силе чувств.

И общению: умению жить с людьми, чувствовать их боль и радость.

Хотелось учиться дальше, но надеяться было не на кого, никто не мог помочь, приходилось рассчитывать

лишь на свои силы. После окончания семилетки встал вопрос: как жить дальше?

Поступил в строительный техникум. Почему именно туда? Стипендию обещали, но не дали. Оказалось, что по тогдашним меркам маленькой зарплаты матери-лаборантки было достаточно, чтобы отнести

семью, состоявшую из трех человек, в разряд материально обеспеченных. С техникумом после первого

курса пришлось расстаться. Надо было зарабатывать на хлеб. А шел в ту пору мальчишке лишь

шестнадцатый год.

Устроился на фабрику Уралобувь. Взяли обувщиком-затяжчиком. Работа нравилась, жадному до дела

подростку трудовая сноровка давалась легко, все здесь его интересовало. Скоро уже обслуживал шесть

станков, все типы, которые в цехе на затяжном участке имелись. С мастерством пришло уважение.

Зазвучала фамилия Одинцова на фабрике. За пытливость ума и крепкую хватку полюбили его и молодые, и старые обувщики. Забывая о возрасте, начали называть-величать по имени-отчеству.

Наверное, от прадеда унаследовал недюжинную силу, от бабушки и матери — аккуратность. Когда еще с

отцом жили в Барнауле и в первый класс ходил, осенью очень сильно заболел двусторонним крупозным

воспалением легких. Превозмог недуг, начал поправляться, а какой-то врач-недоумок взял [26] да сунул

по ошибке девятилетнего мальчика долечиваться в тифозный барак. Сразу после воспаления еще и тиф.

До весны пластом лежал. Но и тут выкарабкался. Заново ходить, правда, потом учился. От учебы, конечно, отстал, но в следующем учебном году сразу в третий класс пошел. Справился, даже похвальную

грамоту получил.

Много занимался спортом, и на фабрике его ценили не только как труженика, но и как хорошего

физкультурника. И в художественной самодеятельности был заводилой. Еще в школе научился играть на

многих народных инструментах — на домре, мандолине, пиколе, хотя в семье никто не играл. Стал

старостой школьного оркестра народных инструментов. Самостоятельно освоил оркестровку, партитуру

расписывал на весь оркестр, который не раз получал призовые места даже на областных смотрах

художественной самодеятельности.

Мальчишка уверенно взрослел, мечтал и строил свою судьбу одновременно. И естественно, когда

раздался призывный клич «Комсомолец, на самолет!», он одним из первых откликнулся на него. Кто же, как не он, должен был «крепить наш первый в мире пролетарский флот»?

Через много лет Михаил Петрович вспомнил: «Как ни трудно жила деревня, она не была изолирована от

большого мира. Мужики, вернувшиеся с империалистической и гражданской войн, рассказывали про

танки и автомобили, про воздушные шары и дирижабли, но особенно много про аэропланы, с которых

летчики всех и все видят, стреляют и бомбят, наводя невероятный страх на врага. Эти немудрящие

рассказы очевидцев о крылатых машинах переплетались со сказками...

А потом как-то теплым летним днем неподалеку от родного села приземлился аэроплан. Михаил был [27]

в толпе людей, прибежавших из окрестных селений посмотреть на «чудо». Тогда впервые и увидел

летчика — человека, одетого в черную кожаную куртку, такие же брюки и шлем.

Самолет с широкими двухъярусными крыльями и автомобиль, что стоял близ него, источали

необыкновенно острый, непривычный запах и казались настолько нереальными, что пробрался к ним

вплотную и потрогал их. Вскоре уехал автомобиль. Минут через двадцать, обдав собравшихся пылью и

дымом, улетел аэроплан.

Толпа на лугу долго не расходилась. Каждый хотел рассказать соседям о диковинной машине, считая, что

именно он приметил самое главное.

Совершившееся и впрямь походило на чудесную сказку. Но она была столь далека от повседневной

деревенской жизни, что это событие не вызвало желания стать летчиком. И хотя тогда воочию убедился, что человек способен подняться в небо и летать подобно птице, пилот показался чуть ли не божеством, которому должно только поклоняться, но стать таким невозможно...»

Вот с таким представлением об авиации ему и надо было ответить на вопрос: как поступить? И он все же

в бесконечных рассуждениях с самим собой решил: фабрика и аэроклуб. В те времена учлеты — так

называли курсантов аэроклубов добровольного, массового, военно-патриотического общества

Осоавиахим — обучались без отрыва от производства.

Сложностей было немало: надо утром на полеты успеть, а начальник цеха не переводит в ночную смену, мастер тоже без особого желания отпускает на аэродром, ему план гнать надо. Уставшая голова часто

бунтовала, трудно было осваивать теорию полетов. Сплошные нелады с этой теорией были на первых

порах. Все путалось — аэродинамика, навигация, [28] военное дело, самолет, мотор, стрингеры, нервюры, элероны, лонжероны. Тысячи новых названий и понятий, не желающих укладываться в памяти.