Марк Твен

Джон попытался вернуться к юридической практике, нашел нескольких клиентов, Джейн стала брать жильцов на пансион. Решили, что семнадцатилетнему Ориону пора кормить семью, он уехал в Сент-Луис, поступил учеником в типографию, первые месяцы не оплачивались, но вскоре он стал рабочим и получал жалованье — 10 долларов в неделю, немало по тем временам, 3–5 долларов отсылал домой. Джон был избран мировым судьей, плата нерегулярная, но все же дела улучшились. Для сокращения расходов решили младших детей на лето отсылать на ферму дяди Куэрлса. В 1843-м Сэм провел там первое лето — это был рай, который продлится еще пять лет.

У Куэрлса и его жены было восемь детей; люди веселые, общительные, атмосфера в доме праздничная. «Жизнь, которую я вел там с моими двоюродными братьями, была полна очарования, таким же остается и воспоминание о ней. Я могу вызвать в памяти торжественный сумрак и таинственность лесной чащи, легкое благоухание лесных цветов, блеск омытых дождем листьев, дробь падающих дождевых капель, когда ветер качает деревья, далекое постукивание дятлов и глухое токование диких фазанов, мелькание потревоженных зверьков в густой траве, — все это я могу вызвать в памяти, и оно оживает, словно наяву, и так же радостно». Дважды в неделю дети ходили в местную школу, расположенную в лесу: «Все школьники приносили с собой обед в корзинке — сдобные булки, пахтанье и другие вкусные вещи. Вот об этой стороне моего воспитания я всегда вспоминаю с удовольствием». (Твен не был чревоугодником, но о еде у Куэрлсов написал столько, что ясно — дома он ходил полуголодным.) Куэрлсы его тоже вспоминали с удовольствием — как рассказывала одна из кузин, он «всегда был склонен к проделкам и забавам. Он хулиганил больше, но наказывали его реже, чем других мальчиков. Он был настолько открыт и дружелюбен, что все его любили и, зная, что напакостить он способен больше, чем остальные дети вместе взятые, прощали ему то, чего бы не простили никому другому… Он был очень рассеян. Часто его обнаруживали бродящим во сне, и несколько раз он едва избежал опасных травм».

Ферма сильнее, чем Ганнибал, напоминала настоящий Юг: изящная мебель, роскошная южная кухня, рабы по вечерам рассказывают истории с привидениями, поют душераздирающие «спиричуэлс», отношения между белыми и черными «домашние», фамильярные, хотя всяк знает свое место. (Южане по сей день колют северян тем, что последние на самом деле относятся к неграм с куда большей брезгливостью.) «Мы имели верного и любящего друга, союзника и советчика в лице дяди Дэна, пожилого негра, у которого была самая ясная голова во всем негритянском поселке и любвеобильное сердце». «Негры были нам друзья, а с ровесниками мы играли как настоящие товарищи. Я употребляю выражение «как настоящие» в качестве оговорки: мы были товарищами, но не совсем, — цвет кожи и условия жизни проводили между нами неуловимую границу, о которой знала и та и другая сторона и которая делала полное слияние невозможным».

Осенью 1843 года Сэм перешел в школу Уильяма Кросса, там встретил «Беки Тэтчер» — Лору Хокинс, ее семья только что переехала в Ганнибал, жила по соседству с Клеменсами. Лора впоследствии рассказывала, что обстоятельства знакомства в «Томе Сойере» полностью совпадают с реальными. Через год Сэм вернулся в школу Горр, Лора перешла туда же. «Он писал мне записочки, приносил в школу яблоки и клал на мою парту. Однажды его в наказание посадили к девочкам: он сел рядом со мной. Казалось, что наказания он даже не заметил. Он отличался от других детей, затрудняюсь сказать, чем именно, теперь мне кажется, что он обладал естественной утонченностью. Он пренебрегал учебой, совершал всевозможные пакости, но я никогда не слышала от него грубого слова». (Сэм как раз славился пристрастием к «грубым словам», но, видимо, не при дамах.)

В 1844 году Клеменсы наконец зажили хорошо. Богатый родственник Джона из Сент-Луиса предоставил в его пользование участок по адресу Хилл-стрит, 206, построили новый дом, Памеле купили фортепьяно, она давала уроки музыки, зарабатывала не много, но регулярно. Джон опять стал делать инвестиции — в разведение тутового шелкопряда. Как судью его уважали и побаивались: он не только выносил беспристрастные решения, но, если истец с ответчиком пытались продолжить разборки на улице, мог выйти и утихомирить их. Этот благополучный год и следующий, 1845-й, литературоведы считают временем действия «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна» — Сэму было соответственно 9 и 10 лет. Его болезненность и младенческие странности прошли, приятелям он запомнился обычным маленьким бандитом, подвижным и ловким. (Девочки находили его скромным и застенчивым.) «Мальчишкой он был таким же, как все, — вспоминал одноклассник. — Он был хулиган, любил приключения и плавал как утка; я не знаю лучшего пловца». (Мальчишка, живущий на реке, обязан плавать: Сэм учился долго и трудно, несколько раз тонул и был спасен лишь чудом, но своего добился.) Однажды сбежал из дома, удалось пробраться на пароход, прятался (иногда рассказывал, что нашел его кто-то из экипажа, иногда — что он сам с воплем выбежал к пассажирам, потому что ему приснился пожар), сняли его с парохода в Луизиане, отец приезжал за ним. Много читал — Майн Рида, Фенимора Купера, Дефо, приключенческие и нравоучительные истории, талантливо пересказывал, сочинял сам, но хотел быть не писателем, а, разумеется, пиратом.

Сэм Клеменс и Том Сойер — почти одно и то же лицо; рассказы однокашников и родных это подтверждают. Ловил жука в церкви, байками отвлекал братьев и сестер от вечерней молитвы; покраска забора, скупка билетиков за примерное поведение — все было. Рыбу ловили, на кладбище ночью ходили, в индейцев играли, перед девочками «козыряли», знаменитая пещера тоже существует, хотя Сэм никогда в ней не терялся. Пристрастие к табаку — это уже Гек: «Рослая девица лет пятнадцати, в коленкоровом платье и широкополой шляпе, какие тогда носили, спросила меня, потребляю ли я табак, — то есть жую ли я табачную жвачку. Я сказал, что нет. Она посмотрела на меня презрительно и немедленно обличила перед всеми остальными:

— Глядите, мальчишке семь лет, а он не умеет жевать табак!

По взглядам и комментариям, которые за этим последовали, я понял, что пал очень низко, и жестоко устыдился самого себя». К десяти годам курил сигары, на всю жизнь сохранив привычку к дешевым и крепким. Кота «болеутолителем» тоже лечил, правда, испытал сильнейшее раскаяние, так как обожал кошек и преклонялся перед их характером. «Изо всех божьих созданий только одно нельзя силой принудить к повиновению — кошку. Если бы можно было скрестить человека с кошкой, это улучшило бы людскую породу. Но повредило бы кошкам». Количество котов в доме колебалось от десяти до двадцати: они сидели под стулом Сэма, когда он ел, спали в его постели, два-три котенка сопровождали его на ферму Куэрлса. «Если среди этих горшков и ящиков оставалось свободное местечко, то его в погожий денек непременно захватывала кошка и, растянувшись во всю длину, погружалась в блаженный сон, выставив пушистое брюшко на солнце, уткнув нос в согнутую лапку. И это был уже совершенный домашний очаг, ибо кошка служила символом и безошибочным свидетельством того, что под этой крышей царят довольство и покой. Говорят, что и без кошки — откормленной, избалованной, привыкшей к почитанию — бывают идеальные дома; быть может, не спорю, но чем это доказано?»

Он обожал и животных, которые считаются «противными», страшными: «Летучая мышь чудесно нежна и шелковиста на ощупь, ее очень приятно гладить, и я не знаю животного более благодарного за ласку, если с ним обращаться умеючи». Нежность унаследовал от матери: «Как-то на улице в Сент-Луисе она удивила дюжего возчика, который избивал свою лошадь тяжелым кнутовищем: она отняла у него кнут»; «По какому-то неуловимому признаку каждый бездомный, загнанный, грязный, беспутный кот сразу узнавал в ней свою покровительницу и защитницу и шел за ней до самого дома». На ферме его научили охотиться, сперва это доставляло удовольствие, потом возникло омерзение. Из автобиографического фрагмента «Убийца»: «Она [птица] свалилась со своей ветки, проковыляла, хромая, и упала к моим ногам; ее песенка оборвалась, ее жизнь погасла ни за что, я бессмысленно погубил ее и ощущал все, что чувствует убийца, — печаль и раскаяние, когда до него доходит, что он сделал и что вернуть ничего уже нельзя». (Том Сойер не убивал животных, Гек делал это только ради пропитания, а потом, в книге «Том Сойер за границей», и вовсе перестал.)