Тим Бёртон. Интервью: Беседы с Марком Солсбери

Книгу «Крупная рыба» я прочитал гораздо позже, чем сценарий, и не знаю, захотел бы я снимать фильм или нет, познакомься я с книгой раньше. В ней множество интересных мыслей, но отсутствует четкая форма, что, наверно, и позволило Джону не чувствовать себя так, словно перед ним Библия. У тебя есть право брать темы и превращать их в нечто иное, перекладывать другими выразительными средствами. Думаю, Джону хорошо удалось придать сюжету книги более четкую структуру, хотя она кажется мне несколько странной, мозаичной — один ее элемент влияет на другой, к тому же вначале она чересчур усложнена, а потом излишне упрощена. Но, думаю, во многом так и есть в человеческих отношениях подобного рода. И, как мне сдается, Джон вложил в эту историю гораздо больше, чем было в книге.

Обычно, когда имеешь дело с киностудией, нужно уметь описать фильм одной фразой, иначе ты не сможешь его снять, — так, во всяком случае, они считают. Было большой удачей, что сценарий нравился и мне и им. Никто не хотел ничего менять, несмотря на то, что фабула весьма замысловатая: она развертывается то в реальности, то в фантазии, один из актеров должен сыграть идеализированную версию старика в молодости, а двойное исполнение ролей Альбертом и Эваном, Джессикой и Элисон нарушает всякую последовательность изложения. В итоге все превращается в какую-то причудливую головоломку. И все-таки студия хотела это снимать — вот что мне казалось удивительным, тем более что в картине не участвовала ни одна модная кинозвезда, благодаря которой фильм можно было бы выгодно продать. Я безумно радовался, что в процессе работы не приходится перекраивать сценарий. Еще до начала съемок я сказал: «Эту вещичку трудно будет продать: что о ней ни скажешь, может создаться неверное впечатление». В ней нет того, что могло бы иметь успех на рынке. Что касается ведьм и великанов, то в других фильмах они больше впечатляют своими масштабами. А меня проект зачаровал в том числе и своей проблемностью.

Сценарий всегда требует каких-то небольших доработок, часто по бюджетным соображениям; так, была добавлена сцена рождения, весь большой эпизод на холме нам пришлось снимать с сотнями статистов. Кроме того, позднее появилась сцена с ванной: мы хотели, чтобы Альберт и Джессика в тот момент были бы только вдвоем. А сцена, когда Эван дерется в темноте, используя приемы каратэ, появилась в последнюю минуту: она привлекла нас своей дешевизной. Мы также добавили всякие мелкие детали, например механическую руку «Хэнди-матик», потому что по сценарию Эдвард продавал отвертки, а нам хотелось придумать нечто более приличествующее миру фантазий, в котором он живет. Некоторые из этих новых идей были воплощены буквально в день съемок, другие — за несколько дней заранее. Люди из отдела реквизита просто выходили из себя: им постоянно говорили: «Сделайте то-то и то-то, мы будем снимать через три дня». Впрочем, полагаю, и определенное удовольствие от этого они тоже получали: приходилось творить с ходу, а не планировать все на многие месяцы вперед...

Съемки фильма проходили главным образом в Монтгомери, штат Алабама, с января по май 2003 года. Здесь был спят, по существу, весь фильм, если не считать недели работы в Париже.

Алабама — особое место, ощущаешь себя так, словно ты в другой стране. Впрочем, те же чувства можно испытать и в Лос-Анджелесе, особенно теперь, при нынешнем губернаторе Шварценеггере.

Там было много милых людей, что имело и оборотную сторону: создавалось впечатление, что излишнее дружелюбие маскирует кипящую внутри враждебность. Но люди действительно были дружески расположены, а я, как вы знаете, не слишком к этому привык: начинаю нервничать, впрочем, это уже моя проблема, а не их. Получаешь некие флюиды, и, думаю, это идет на пользу картине.

Хорошо, что ты находишься в том месте, где происходит действие всей этой истории. Для актеров тоже полезно почувствовать окружающую обстановку, да и местный акцент надо научиться изображать. Такое кино не снимешь в лос-анджелесском павильоне. Мне, актерам, всей съемочной группе было важно побывать здесь, ощутить атмосферу: в этом есть некое странное очарование. Что же касается статистов, играющих крошечные роли, то они набираются из числа местных жителей. Это здорово, потому что попадаются интересные люди, вообще массовка здесь сильно отличается от лос-анджелесской. Взять хотя бы того парня, который предлагает Эдварду продавать «Хэнди-матик».

В тамошних съемках вообще было много странного: действие происходит то здесь, то там, и нет какой-то главной съемочной площадки — лишь места для съемки эпизодов. Из-за характера самого сюжета, двойного состава исполнителей и того обстоятельства, что снимали, совершенно не выдерживая последовательность эпизодов и в страшной спешке, мы работали в течение дня на двух-трех разных площадках, переезжая с одной на другую.

Каждое утро я глядел на себя в зеркало и задавал вопрос: «Что я здесь делаю, в этой глуши?» Помню, взял однажды в руки местную газету, прочел там о собрании ку-клукс-клана и слегка опешил. «Да, — подумал я, — странное местечко». Но именно поэтому интересно было пожить там. Вряд ли иначе довелось бы побывать в этих краях. И что еще хорошо: визитеры особо не докучали, ведь мало кому придет в голову отправиться в Алабаму на уик-энд.

Там мне случилось пережить самые экстремальные погодные условия в своей жизни. Однажды, когда мы находились в цирковом шатре, нас буквально начало сдувать. Как в «Волшебнике Страны Оз». Торнадо, подъем воды в реке, — пришлось эвакуироваться. Весь наш цирк стерло с лица земли. Мы успели снять одну сцену с Дэнни Де Вито, а на следующий день все было затоплено водой на несколько футов. Ситуация чрезвычайная. И еще: никогда больше я не видел таких огромных насекомых. Во время ночных съемок мы словно находились в зоне боевых действий. Эти «пикирующие бомбардировщики» с шумом бились об осветительные приборы, в воздухе стояла вонь от сгоревших насекомых...

А в остальном все было замечательно.

«Крупная рыба», помимо всего прочего, привлекла Бёртона сочетанием чрезвычайно эмоциональной сердцевины замысла и невероятной, порой зашкаливающей фантазии небылиц, рассказываемых Эдвардом Блумом. Именно достигнутое Бёртоном равновесие между фантастическим и реальным делает фильм столь привлекательным. Это относится и к художественному оформлению фильма, к подбору актерского состава и к игре артистов. Бёртон позволяет реальному миру быть «подлинным», но не шероховатым, наводя на него кинематографический глянец и делая доступным и успокаивающим, в то время как в фантастических элементах все хотя и преувеличено, но сохраняет человеческие, жизнеподобные пропорции.

У меня было такое ощущение, словно я снимаю сразу два фильма. Я, конечно, чувствовал себя вполне уютно в мире фантазий, но мне также было интересно делать нечто такое, чем не доводилось заниматься раньше. Для меня были важны обе эти стороны процесса, поскольку одна из них напоминала эпизод «Беспечного ездока» [130], другая же представляла собой территорию, известную мне и раньше. Вот почему меня привлекало сопоставление этих двух элементов.

Что мне нравилось в структуре фильма: она словно бросала тебе вызов — именно на это я и рассчитывал, когда брался за работу. Доходишь до конца съемок и ощущаешь эмоциональный подъем. Ты вроде бы и догадываешься, в чем его причина, но не знаешь наверняка, истинный смысл твоих ощущений скрыт от тебя, ты не понимаешь, откуда такая волна эмоций. В самом деле не представляю, откуда это все взялось, когда я заканчивал работу над фильмом. Никому его еще не показывал, да и настроение мое тогда не было особенно приподнятым.

Бёртон идентифицировал себя не только с Уиллом, пытающимся восстановить отношения с безнадежно больным отцом, но и с самим Эдвардом Блумом: ведь он занимается тем же, чем и Бёртон, — рассказывает истории.