Жить для возвращения

— Ничего, ничего, голубчик, со временем непременно научитесь, все БЕЗДВУРУКИЕ инвалиды рано или поздно ПРИСПОСАБЛИВАЮТСЯ. Нет, конкретно посоветовать вам мы ничего не можем.

Наташа ездила в Протезный институт, просила познакомить с — так сказать — товарищем по несчастью. Они долго не хотели давать адрес или телефон «необходимого» мне инвалида:

— Но почему?

— Не знаем, не знаем, это дело деликатное, не всякий захочет бередить свои раны.

— Но я проявлю максимальную деликатность, и если почувствую нежелание с нами познакомиться и поделиться своим опытом, то не буду об этом просить и настаивать.

Наташа долго их уламывала, и они в конце концов обещали подумать: пусть он пока привыкает к протезам, а через месяц-другой напомните о себе, может, к тому времени что-либо и получится.

У меня как раз выдался месяц на привыкание: в первый и последний раз в жизни мне выделили бесплатную путевку в санаторий «Ливадия» под Ялтой. И Наташе тоже дали путевку, и дорогу обоим в два конца оплатили. Крым в октябре был прекрасен, персонал санатория заботлив, море, можно сказать, смеялось — а мне было тяжело и тревожно, потому что никакого привыкания к протезам не происходило. Они натирали культи, лямки туго врезались в плечи, ложка-вилка не удерживались в искусственных пальцах, и Наташа кормила меня, как и в благословенные больничные времена, с ложечки (на виду у всех санаторских).

Нас посадили за столик с таким же в точности инвалидом, славным неунывающим фронтовиком Петей из башкирской деревни, однако научиться у него тонкостям «приспособленчества» я никак не мог, ибо у него не было протезов: обе культи были расщеплены на два длинных и толстых «пальца» по известному в медицине методу доктора Крукенберга. Петя по-доброму подтрунивал надо мной, над «этой дрянью», как называл он протезы, и всячески старался меня убедить пойти на операцию.

— Я на мотоцикле могу ездить, хоть, конечно, никто мне прав не выдаст. Могу колодец во дворе выкопать, всякую работу по дому справить, детишек вот двоих подымаю, сынков, Нине своей помогаю во всем по хозяйству. А тебя Наталья, ровно лежачего, кормит, да в туалет сопровождает — куда это годится?!

Никуда это не годилось, особенно последнее. Туалетная проблема, к моему ужасу, вырастала в явление вселенского масштаба, отравлявшее жизнь, ставившее под вопрос саму необходимость ее продолжения…

Кто-то из отдыхающих показал Наташе только что вышедший номер журнала «Америка» с великолепно иллюстрированным очерком о десятилетнем инвалиде под названием «У Бутча пара новых рук». Этот мальчуган Бутч попал под ток высокого напряжения, лишился обеих рук до самых плеч и теперь овладевал протезами, у которых вместо кистей были крюки. Оказалось, что на Западе это весьма распространённый тип искусственных конечностей, крюки позволяют надежно захватывать предметы и помогают решать самые болезненные вопросы личного туалета. Они — съемные, их можно поменять и на другие приспособления для различных видов работы, и на превосходно выполненные косметические кисти. Ну не восторг ли: вместо бросающихся в глаза черных перчаток американские умельцы разработали до пятнадцати цветовых оттенков оболочек из латекса — и для белых, и для негров, и для мулатов-метисов, и для женщин (с особо удлиненными ноготками), и для загорелых, и для малокровных!

«Крукенберга» мне решительно не хотелось делать по чисто эстетическим соображениям. Не мог я себе представить, что хожу на людях с голыми культями, лезу уродливыми пальцами в тарелку с хлебом, касаюсь ими кого-то из посторонних… Нет, с протезами все выглядело куда более благопристойно, научиться бы только ими пользоваться. Я мечтал о тех недосягаемо далеких днях, когда смогу самообслуживаться. Сколько лет уйдет на это? К счастью, счет пошел не на годы, а на месяцы.

(Через несколько лет я уже и сам начал давать советы нуждающимся, не всегда, увы, дельные. Прочел в журнале «Юность» повесть Владислава Титова «Всем смертям назло!» и был потрясен, узнав, что она написана… зубами: автор, лишившийся обеих рук во время пожара в шахте, писал карандашом, зажатым во рту. Я тотчас накатал ему письмо, собственноручно созданное на пишущей машинке, и настоятельно убеждал его работать, «как люди», с помощью культей, различных насадок на них, протезов, в конце концов. А он вежливо отозвался: «Беда в том, что у меня нет культей, руки сожжены до самых плеч». Я стыдливо замолк. У меня — протезы предплечий, протезы плеч — куда более сложная конструкция, и если Бутчу сделали чудо-руки в Америке, это не означает, будто их сумеют соорудить в нашей стране.)

Возвратившись из Крыма, Наташа наведалась в Институт протезирования и неожиданно получила имя, отчество, фамилию и телефон человека, который согласился помочь мне советом. Судьба распорядилась так, что жил он рядом с нами, в десяти минутах ходьбы, что тринадцать лет спустя мы одновременно переехали на другой конец Москвы и вновь оказались по соседству, ну а главное, с первой минуты знакомства сблизились, подружились, перешли на «ты», несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте.

Виталий Алексеевич Кабатов в девятнадцать лет потерял обе руки ниже локтей в страшной битве на Курской дуге, на окраине Белгорода. Он был ранен осколками снаряда и, пройдя медсанбаты и тыловые госпитали всех видов, вернулся в Москву инвалидом, имеющим за плечами одну десятилетку. Нет, не только. Помимо средней школы он еще, как и я, ходил в музыкальную (по классу скрипки), и в июне 1941 года поступил в Гнесинское училище… Ему предстояло получить высшее образование, жениться, родить дочку и стать доктором юридических наук, профессором Института международных отношений. Мы познакомились с ним, когда ему было тридцать пять, а за несколько лет до этого он защитил кандидатскую диссертацию.

Виталий, Талик, родился тринадцатым по счету ребенком в семье, где к тому времени в живых остались только три девочки. Согласно домашнему преданию, его отец, узнав о рождении сына, на радостях даже выпил рюмку, впервые в жизни! Израненный Талик, вернувшись с фронта, поступил под опеку одной из старших сестер, Александры Алексеевны, Али, многоопытной медсестры. Она ухаживала за ним, сопровождала в санатории, помогала учиться в МГУ.

Однажды Аля кормила его бутербродами на лужайке возле какого-то подмосковного пансионата для инвалидов. Еще продолжалась война, на территории работали пленные немцы. Один, такой же двадцатилетний, как Талик, только здоровый, с жадностью глянул на хлеб с колбасой, и Виталий попросил сестру поделиться с немцем. Позднее, обсуждая с ней этот эпизод, он говорил:

— А ты можешь себе представить, что это я мог бы быть на его месте, родись я в Германии…

(Эпизод этот воспроизвожу со слов Александры Алексеевны, человека истово верующего, безупречно правдивого и безмерно обожавшего младшего брата.)

Я восхищаюсь им почти сорок лет. Всегда спокойный, сдержанный, он верен в любви и дружбе, чуток ко всему новому в науке и прогрессивен в политических взглядах. За столом общителен и весел, не чуждается рюмки, но никогда не преступает грань. Ездит на велосипеде (в протезах), плавает на байдарке (со специальными приспособлениями), прекрасно ныряет и держится на воде (без протезов), всю зиму ходит на лыжах (без палок), бегает на коньках и даже был чуть ли не чемпионом МГУ! Стоит по-йоговски на голове, в свои семьдесят с лишним не имеет ни жиринки. Объехал весь мир в командировках и в туристических круизах, вместе с женой Саидой воспитал дочку Лену, которая тоже вот-вот станет доктором юриспруденции, лелеет внука, ровесника моего собственного.

Первое, что он сказал мне при знакомстве:

— Ты наверняка стесняешься своих черных перчаток, прячешь руки, засовываешь их в карманы плаща или пальто. Так вот, избавься от этого раз и навсегда! Глазеют? Пусть глазеют, равнодушно смотри им в лицо, долго не выдержат. И в транспорт спокойно входи без билета. Нет, вовсе не одни воевавшие имеют на это право, а и любой инвалид первой группы.