Голос над миром

Норвежский триумф повторился на итальянской премьере этой оперы Верди. Она состоялась 9 января 1936 года в неаполитанском театре «Сан Карло». Дирижировал маэстро Капуана. Неделей раньше в том же самом театре, не знаю уж, в который раз, я с успехом выступила в «Севильском цирюльнике». Блестяще прошел и мой концерт в королевском дворце, организованный принцессой Марией Хозе.

Словом, похвалы и знаки внимания сыпались на меня со всех сторон. И все же я с трепетом ждала «спуска корабля на воду», ведь музыкальный неаполитанский зритель традиционно славился своей требовательностью. Правда, неаполитанские любители музыки всегда встречали меня восторженно, но, когда в зале погасли огни и раздвинулся занавес, я на миг растерялась. Инстинктивно я чувствовала, что публика готова наградить меня горячими аплодисментами, но только по заслугам. Иначе говоря, уж ты сначала покажи все, на что способна, а судить мы будем потом.

В театре присутствовали пьемонтский принц, графиня д’Аоста и критик Паннейн, самая настоящая заноза в сердце многих музыкантов и певцов. Но все прошло как нельзя лучше. После бурных аплодисментов по окончании первого действия восторг публики все нарастал. А когда во втором и третьем действиях я сумела передать, как мне кажется, весь пафос чувств Виолетты, ее безграничное самопожертвование в любви, глубочайшее разочарование после несправедливого оскорбления и неотвратимый уход из жизни, восхищение и энтузиазм зрителей были беспредельны и растрогали меня.

На следующий день критика единодушно рассыпалась в похвалах по моему адресу.

Сам грозный Паннейн писал, что мое исполнение партии Виолетты надо немедля записать на пластинки и демонстрировать в консерватории на показательных уроках вокала.

Два дня спустя я вместе с Монтесанто и Бурк была приглашена на торжественное открытие неаполитанского клуба печати. Само собой разумеется, мне пришлось выступить, и, все еще наэлектризованная успехом в «Травиате», я не скупилась петь на «бис».

После спектаклей в Неаполе мне снова довелось петь в «Травиате» лишь поздней весной в венецианском театре «Фениче». Всего три спектакля, но каких! Мои добрые венецианцы не отставали от неаполитанцев в проявлениях бешеного восторга. Третье же представление «Травиаты» вылилось в настоящий бенефис Тоти Даль Монте.

Еще раз я выступала в «Травиате» уже осенью в городе Мерано, а на следующий год — в Генуе.

И, наконец, памятное турне по Прибалтике и Польше. В Риге, Каунасе и Варшаве я пела в «Травиате» и «Риголетто» и, разумеется, дала ряд концертов.

Моим верным партнером в этом турне был Монтесанто — великолепный, убедительный Жермон. Он не слишком одобрительно относился к моему решению попробовать свои силы в «Травиате» и предупреждал меня, что это очень рискованный шаг. Но я упорно, с твердой верой в себя разучивала трудную партию Виолетты. Монтесанто восхищался моей игрой и, испытывая ко мне глубокое чувство, именно поэтому опасался неудачи, вернее, среднего успеха, успеха, вызванного не артистическим мастерством, а лишь моей популярностью.

Хотя я по натуре своей не отличаюсь самомнением и нетерпимостью, критическое отношение моего друга Монтесанто еще больше дало мне почувствовать счастье победы. Впоследствии мой дорогой друг без устали побуждал меня не успокаиваться и беспрестанно добиваться тончайших нюансов исполнения.

В последующие годы, вплоть до самой смертоносной войны и даже во время ее, мой возрастающий успех в «Травиате» позволял импрессарио снова и снова организовывать турне с моим участием. Билеты на все спектакли обычно бывали проданы заранее, и мне приходилось петь и больной, и усталой, а порой даже под угрозой воздушного налета.

Я могла бы привести здесь бесчисленное множество любопытных, печальных и забавных эпизодов. Но ограничусь лишь наиболее примечательными.

Зимой 1943 года, простудившись в Венеции, после одного из спектаклей «Сомнамбулы» я заболела бронхитом. Болезнь затянулась, и я никак не могла от нее отделаться. В конце концов, желая как следует полечиться, я решила отдохнуть на прекрасной вилле графов Перего в Мерате, куда перебралась в начале войны из Милана.

Вместе со мной на вилле поселились моя золовка Рина и, конечно, Мари. Мой брат Пьеро совершал беспрестанные переезды из Мерате в Милан и обратно.

Прибыв на виллу, я сразу же улеглась в одну из огромных роскошных кроватей весьма древнего происхождения. Чтобы забраться на это пышное ложе, пришлось подставить табуретку. В комнате было страшно холодно: чудесная вилла, увы, плохо отапливалась. Глядя на поникшие от снега ветви деревьев, я еще сильнее ежилась от холода.

Потекли бесконечно унылые дни. Я лежала, погребенная под ворохом одеял, с компрессом на груди. Близкие любовно ухаживали за мной, но я нервничала, злилась и приходила в раздражение из-за любого пустяка. После нескольких дней лечения я почти оглохла от всевозможных сульфамидных препаратов и совсем пала духом.

И вот однажды является импрессарио Кастельмонте. Он сразу понял, что петь я пока не в состоянии, но все же завел дипломатический разговор и для начала прибегнул к небольшой уловке. Желая возбудить во мне гордость, он сказал, что в Брешии на мой концерт все билеты были раскуплены в мгновение ока. Когда же публика узнала, что я заболела, никто не пожелал взять деньги обратно. Все в один голос сказали, что будут ждать моего выздоровления.

После этого хитроумного вступления Кастельмонте перешел к сути дела. Он не потерял надежды, что я соглашусь выступить в Брешии.

Обычно я в таких случаях легко поддаюсь на уговоры. И на этот раз дала обещание ровно через неделю петь в Брешии. Короче говоря, хоть я и не вполне окрепла, но решила отправиться в Брешию на три дня раньше срока.

Легко сказать, отправиться. В те времена самое короткое путешествие было подвигом. До станции я в сильный снегопад кое-как добралась на повозке.

В поезде яблоку негде было упасть. Наконец меня через окно буквально втиснули в один из вагонов. К счастью, кто-то из пассажиров узнал меня и уступил свое место.

Всю дорогу я отчаянно чихала и приехала в Брешию еле живая. Хозяева гостиницы, где мне забронировали номер, увидев меня, не могли скрыть свое изумление и даже выражали сострадание. Преклоняясь перед моим талантом и желая угодить мне, они постарались как можно лучше протопить номер. Затем накормили меня сытным завтраком, заставили выпить хорошую порцию отменного вина — словом все пустили в ход для борьбы с проклятым гриппом, который все еще продолжал меня изводить.

Вместе со мной приехала сестра Лена. Я попросила ее съездить в театр приготовить артистическую уборную и костюм Виолетты.

Оставшись одна, я попробовала спеть несколько вокализов. Голос звучал довольно чисто, и это немного приободрило меня.

Вернулась сестра и, послушав меня, сказала, что я в отличной форме, а мой голос слышен даже на площади. Она совершенно уверена в блистательном исходе спектакля. Это удивительно легкомысленное отношение так взорвало меня, что я обрушилась на Лену с градом упреков. Но приближался час спектакля, и надо было отправляться в театр. Загримировавшись и надев костюм Виолетты, я вызвала Кастельмонте и попросила его объявить зрителям о моем недомогании.

— Ну что вы, дорогая Тоти, мы же вас отлично знаем… Зачем пугать зрителя… всем известны ваша техника и мастерство, — ответил мне Кастельмонте.

Я настаивала, но оркестр уже заиграл вступление. Можете себе представить, с каким чувством я вышла на сцену. Дуэт с тенором прошел сносно, но ведь в «Травиате» публика обычно судит о певце по каватине и анданте. Лишь они позволяют в полной мере оценить, какое у певицы дыхание, фразировка, насколько гибок и выразителен ее голос.