Голос над миром

Должна честно сказать, что Энцо тоже пользовался любым случаем, чтобы повидаться с дочкой. Несмотря на ветреность и юношеское легкомыслие, он всегда оставался нежным отцом, и привязанность эта пустила глубокие корни в его сердце.

Оставшись в одиночестве и столкнувшись с неизбежными трудностями нашей профессии, я нелегко привыкала к «полной свободе». Это может показаться странным, но абсолютная свобода решений, выбора действий, хотя и наполняет нас гордостью, рано или поздно начинает огорчать и удручать женщину. Иной раз желание поделиться с кем-то своими сомнениями было так велико, что я открывала душу друзьям, сотоварищам и даже самим импрессарио. И неизменно слышала в ответ:

— Ты что, с ума сошла? Не говори глупостей. Ты еще слишком молода, чтобы киснуть на вилле в Барбизанелло или в Венеции. Да ты через несколько месяцев места себе не найдешь и будешь мечтать лишь об одном — поскорее бы вернуться на сцену!

Я, конечно, понимала, что друзья целиком правы. В глубине души мне больше всего хотелось еще не раз услышать ободряющие слова и всякие хвалебные отзывы. В конце концов эти уговоры столь сильно подействовали на меня, что я еще добрых пятнадцать лет не покидала оперную сцену, а затем отважилась попробовать свои силы в драматическом театре.

Прав был Мемо Бенасси! К тому времени он окончательно поселился в Венеции и жил неподалеку от моего дома, на Большом канале. Мемо не раз говорил мне:

— Знаешь, Тоти, когда столько лет дышишь пылью кулис, очень трудно, просто невозможно расстаться с театром. Воздух сцены так насыщен ядовитыми микробами, что тут никакой пенициллин не поможет.

Бенасси был натурой беспокойной. Он всегда что-то искал, к чему-то стремился. Хотя как драматический артист он достиг завидных успехов, он через всю жизнь пронес мечту о карьере певца. Обладатель приятного, но не очень сильного тенора, Бенасси в юности пытался стать оперным певцом и буквально сходил с ума от «Искателей жемчуга», «Любовного напитка», «Манон Леско», «Вертера», где были подходящие для его голоса партии. Незабываемым событием в театральной жизни явилась осуществленная Бенасси в 1946 году постановка «Вертера» с Тальявини в заглавной роли. Эта режиссерская работа Бенасси отличалась продуманностью и была овеяна духом подлинного романтизма.

Из всех моих друзей и советчиков я особенно выделяю Мемо Бенасси еще и потому, что его своеобразные по форме указания и бескомпромиссная критика были для меня просто бесценными. А о его постановке «Вертера» я вспоминаю и по той причине, что все репетиции происходили у меня в доме. Те, кто знал Мемо, наверно, уже поняли, что он перевернул все вверх дном и в доме происходили «битвы» и «геройские схватки». Тальявини, Тассинари и остальным певцам пришлось подчиняться его беспощадной тирании. Досталось от неутомимого Мемо и художникам-декораторам.

Но вернемся назад, к моим выступлениям сразу после разрыва с Энцо Де Муро Ла Манто.

Тысяча девятьсот тридцать третий год. 28 февраля в «Ла Скала» состоялся один из самых памятных спектаклей «Риголетто» с моим участием. Дирижировал Франко Гионе, один из молодых тогдашних маэстро, выдвинувшийся за последние годы. Тосканини к этому времени уже пришлось эмигрировать. Моими партнерами были Бениамино Джильи и Бенвенуто Франчи.

Успех превзошел все ожидания. Достаточно сказать, что 5 марта кассовый сбор побил все рекорды, составив двести тридцать тысяч лир, то есть примерно нынешних двести миллионов. После спектаклей в «Ла Скала» я выступила в Королевском театре Турина, где шла «Линда де Шамуни». Кроме меня в состав труппы входили восходящая звезда тенор Манурита, уже приобретшая известность Эбе Стиньяни, баритон Строччари, бас Ригетти. И здесь нас ждал настоящий триумф. В «Линде» тоже есть сцена безумия, правда, не столь выигрышная, как в «Лючии ди Ламмермур», но, на мой взгляд, более проникновенная в своем трогательном реализме. Поэтому я репетировала эту сцену с особой тщательностью.

Через несколько недель я вернулась в «Ла Скала», где ставили «Лючию». Моим партнером был Тито Скипа. Он тоже выступил с огромным успехом, и как раз тогда он и совершил свой на редкость благородный поступок, о котором я рассказывала в предыдущей главе. Несколько дней спустя мы перебрались в Геную и здесь, в театре «Карло Феличе», «Лючия» также завоевала сердца зрителей. На этот раз грандиозный успех я разделила с несравненным Пертиле.

Я могла бы еще долго перечислять мои успешные выступления в том памятном 1933 году, но мне не хотелось бы отягощать книгу чрезмерно подробной хронологией. Отныне я ограничусь передачей более серьезных и важных событий моей артистической жизни.

Знаменательным событием, по крайней мере для меня, был вечер памяти Барбары Маркизио в годовщину пятнадцатилетия со дня ее смерти. 31 октября 1934 года в консерватории Неаполя, где Барбара Маркизио много лет возглавляла кафедру пения, состоялся торжественный концерт, в котором я была счастлива принять участие. Приглашенная также Роза Райза не смогла выступить, так как гастролировала за рубежом.

Концерт оставил неизгладимое впечатление у каждого. Я исполнила все те арии и песни, которые когда-то разучивала под руководством моей замечательной наставницы, и в моем голосе звучало неподдельное волнение. Меня проводили бесконечными аплодисментами, но в глубине души я понимала и чувствовала, что они предназначаются ей, великой Барбаре Маркизио.

Почти весь следующий год я провела в непрерывных заграничных турне. Моим неизменным партнером был мой искренний и дорогой друг баритон Монтесанто.

В сентябре после выступления в Ассизи, у могилы святого Франциска Ассизского, я вернулась в «Ла Скала» и спела главную партию в опере «Сомнамбула». А затем концерт в парижском зале «Плейель». И хотя здешние меломаны славятся своей исключительной придирчивостью, публика приняла меня с энтузиазмом.

После Парижа — Вена. В «Штатс-театре» я успешно выступила в «Сомнамбуле» и «Севильском цирюльнике». Эти же две оперы с моим участием шли и в Будапеште. Каждый раз после спектаклей мне приходилось давать сольный концерт. Казалось, зрители никак не могли наслушаться моего пения. Такие концерты очень утомляли меня, потому что я ни разу не уходила, не спев на «бис» бесконечное число вещей. Обычно эти концерты заканчивались прямо-таки истерическими проявлениями восторга.

Я просматриваю мои дневники и нахожу записи о новых выступлениях в Будапеште, Барселоне, Париже, Лондоне, Осло, Праге, Вене, опять в Лондоне и Будапеште. И, наконец, в… Падуе, где мой концерт состоялся в необъятном зале старинного Палаццо делла Раджоне.

Приятные воспоминания сохранились у меня о повторном выступлении в двух дунайских столицах. Наступило лето, и мне не терпелось вернуться домой, в Барбизанелло, и вновь обнять дочурку, которую я не видела уже целый месяц. Желание поскорее увидеть дочку было столь непреодолимым, что я решила отправиться из Вены в Барбизанелло на… машине. Пятнадцать часов езды, а может и больше, по нелегкой дороге. Подлинное безумие!

Напрасно Монтесанто пытался разубедить меня. Я сказала, что, если он не хочет меня сопровождать, поеду одна. В конце концов он примирился с неизбежностью, и мы тронулись в путь.

Выехали мы рано утром и, словно беззаботные туристы, наслаждались пейзажем. Но после Земмеринга дала себя знать усталость. Монтесанто, видимо, надеялся, что уж теперь-то я соглашусь остановиться на ночь в Клаген-фурте, Виллахе или, на худой конец, в Тарвизио. Но где там! Я уперлась на своем и стоически боролась с нарастающей усталостью. Миновав границу, я почувствовала, что ужасно хочу есть, но все еще не сдавалась. Однако Монтесанто просто умирал от голода и, не переставая, ворчал, получив могучую поддержку в лице шофера и нашего аккомпаниатора.

— Ну хорошо, — согласилась я. — Давайте остановимся в первом же местечке на нашем пути и перекусим. Но учтите, больше никаких остановок до самого Барбизанелло.

Первым таким пунктом оказался Понтебба. Было уже двенадцать часов ночи, и в уснувшем безлюдном городке царила полнейшая тишина.