Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Увозя с собой грязный детский нагрудник в качестве талисмана от «ее малыша», Дитрих улетела в Париж и принялась конструировать платья у Диора. Ремарк был в то время в Париже; они постоянно виделись. Он понимал тайный гнев, который вызывала у нее недавняя женитьба Габена, понимал и ее неизбывную тягу к Жану. Тем не менее, она вселила в Ремарка некоторые надежды на ответную любовь и милостиво разрешила ему разделить с ней ее страдания. Благородный Рыцарь, по-прежнему наивный и добродушный, последовал за ней в Европу.

Париж, 6 июня 49 г.

Ангел мой,

боль оттого, что пришлось тебя покинуть, мучила меня несказанно. Болели душа и тело; рука с нагрудничком ныла, точно воспалившийся зуб. Потом — прибытие в Орли, фотографы, пресса… Я изображала веселье и радость и, в известном смысле, действительно была в хорошем расположении духа. У «Фуке» произошла наша встреча с Ремарком. Мы поехали пообедать в «Медитерране» и едва у селись за наш старый столик, в голове у меня возникла смешная и глупая мысль. Мысль абсолютно безрассудная, но неотвязная: почему здесь нет Жана? Рождение ребенка ожидается в октябре. Мы шутили: во Франции, видно, изготовление детей занимает срок гораздо меньший, чем принято в других местах, и решили сообща, что младенец Габена был зачат в первый же день знакомства его родителей.

Одним словом, вот так прошел тот вечер. Ремарк; скорее всего, недурно провел время. Он ведь знает: то, что Жан ждет ребенка, ставит между им и мной неодолимую преграду, и никакого будущего у нас с Жаном больше нет. Должно быть, он получает удовольствие от этой драматической ситуации и, не исключено, намерен использовать ее в какой-нибудь из своих книг. Тем не менее, он был вполне мил, проявлял чисто отцовское сочувствие и давал мудрые советы.

Следующим утром, после ночи, которая наконец-то все же миновала, я поехала по делам. Провела почти целый день у Диора, пока делались эскизы и выбирались ткани для отправки в Лондон. Потом заболела, да еще как! Не могу вспомнить, чтобы мне когда-нибудь раньше было до того плохо, разве что в детстве, когда я наелась незрелых вишен. После приезда я почти ничего не брала в рот, но в желудке моем целую ночь творился полный кавардак. Я так ослабела, что не могла осадить по улице. Хлородин помог, но слабость сохранялась еще неделю.

Хлородин, подобно фруктовым сокам и змеиному яду, был очередным «великим открытием»; он поступал в продажу в крохотных, очень изящных бутылочках цвета кобальта с хорошо притертыми пробками. Обертка его напоминала обертку Вустерширской приправы; надпись на пергаментной бумаге гласила, что сей эликсир излечивает желудочные колики, понос, малярию, дизентерию, грипп, тиф, холеру и бубонную чуму. Темный, густой и клейкий, он походил на вываренный опиум, каковым, вероятно, и являлся. Мать моя его обожала, не могла без него существовать, навязывала всем подряд, даже людям с очень легким расстройством желудка, и годами потихоньку провозила свои маленькие синие бутылочки всюду, куда бы ни ехала.

Сегодня здесь праздник, Святая Троица (по-немецки «Pfingsten»). В Германии, в Австрии в этот день перед домами ставят молоденькие березки или кладут связки березовых веток, и каждый может войти и отведать свежего белого вина. В Париже вместо этого едут в Довиль.

Платья, обувь, чулки, перчатки, сумки, пеньюары, костюмы, украшения, кремы, шарфы, шляпы — почти все было готово, и она наконец выехала из Парижа в Лондон, дабы заняться париками.

Безупречный Рыцарь с распростертыми объятиями встретил ее в «Кларидже» «Страх сцены» начал сниматься в Англии первого июля.

Майкл Уайлдинг обладал всеми качествами, нужными для того, чтобы привлечь женское внимание. Он был очень красив и породист, — этакий классический британский джентльмен. Был добр, застенчив и страдал серьезным физическим недугом; последнее мгновенно привело в боевую готовность тот инстинкт в природе моей матери, который побуждал ее покровительствовать и защищать. Они быстро стали любовниками и оставались ими довольно долго. Многое в Майкле напоминало мне Брайана. Юмор его отличался большей тонкостью, однако он тоже имел способность отступать в тень, когда Дитрих влюблялась в кого-то другого, и снова появляться на сцене, пылая прежними чувствами, едва заканчивался роман с соперником. Обоих этих мужчин Бог наделил состраданием к ближнему не меньше, чем святых угодников; терпению их мог позавидовать сам Иов.

Пока длилась эпоха Уайлдинга, моя мать сохраняла нежную привязанность к Рыцарю, пережила увлечение одной знаменитой американской актрисой, которая обрела известность не только благодаря художественному таланту, тосковала по Габену, исправно встречалась с туповатым бейсболистом, когда тот нуждался в ласке и заботе, любила Ремарка, обворожительного генерала, Пиаф, великолепного светловолосого тевтона, навсегда ставшего впоследствии ее немецким приятелем, и поразительно умела быть необходимой своему ближайшему окружению.

В октябре, проведя с Уайлдингом романтическую неделю на юге Франции, она вернулась в Париж, позвонила мне и стала жаловаться, что в Сен-Тропезе беспрерывно лил дождь, а вся суета вокруг Лазурного берега и всеобщее восхищение смешны. «До войны тут действительно была благодать. А теперь сюда на каникулы приезжают консьержки да еще прихватывают с собой все семейство!»

Съемки «Страха сцены» завершились, Дитрих заказала каюту на пароходе, позвонила своему астрологу и в результате полетела самолетом. В Нью-Йорк она прибыла пятнадцатого ноября, взбешенная тем, что американские таможенники взяли с нее сто восемьдесят долларов пошлины за платья от Диора, которые она везла с собой и которые на самом деле стоили многие тысячи. В тот вечер они с Рыцарем обедали у нас, и она рассказывала свои новые истории.

— Вы ведь знаете, я боготворю пенициллин: он во время войны спас мне жизнь; так я и сказала Шполянским. Мы виделись с ними постоянно, пока я жила в Лондоне. Я им объяснила: «Все, что мне нужно от Англии — это познакомиться с Александром Флемингом, богом, который открыл пенициллин. Я хочу ему рассказать, как он спас мне жизнь во время войны! На следующий день газеты пишут, что я, мол, подошла в ресторане к Алеку Гиннесу и говорю: «Вы второй необыкновенный человек, с которым я хочу познакомиться». Он, конечно, должен был спросить: «А кто первый?» На что я ответила: «Сэр Александр Флеминг!» Ну можно ли вообразить, чтоб я такое выкинула? Меня просто ярость охватила, но Шполянские клялись, что никому ничего не сказали. И вот однажды вечером я иду к ним обедать, и кто бы вы думали у них в гостях? Флеминг! Стоит посреди комнаты и говорит: «Здравствуйте». Я опустилась перед ним на колени и поцеловала его руки. За обедом, наверное, я казалась ужасно скучной и неинтересной. Молчала и только глядела на Флеминга с нежностью и трепетом — как школьница на своего кумира. Потом мы стали танцевать, и тут произошло нечто ужасное. Когда он меня обнял, я почувствовала, что он дрожит. Я страшно растерялась и спрашиваю: «Сэр, вы не заболели?» И знаете, что он ответил: «О, мисс Дитрих, для меня такая честь познакомиться с вами!» Представляете? Великий человек, бог, подаривший миру пенициллин, оказывается обыкновенным поклонником знаменитой актрисы, как все остальные. Разве это не грустно? Я попросила у него фотографию с автографом, и знаете, что он сделал? Он прислал мне самую первую культуру пенициллина. Под стеклом. Вместе с его фотографией я возьму ее в рамку. Прелестный человек, но похож на всех гениев; они умны только в том, что их больше всего занимает.

Она положила себе на тарелку еще камамбера, ею же принесенного, и отрезала мощный ломоть хлеба. По обыкновению, она была голодна.

— Теперь я вам расскажу про Хичкока! Странный маленький человечек. Мне он не нравится. Не пойму, почему все считают его такой крупной фигурой?.. Фильм плохой, может, при монтаже Хичкок достигает своего прославленного «напряжения», однако во время съемок ничего похожего не случилось. Ричард Тодд вполне мил, но толку от него было мало. Знаком вам тип англичанина с такими толстыми белыми лодыжками? и руками? У Тодда пальцы — точно коротенькие сырые сосиски, и он помолвлен! С Джейн Уаймен; она очень приятная. Майкл Уайлдинг? О, это британский вариант Стюарта. Он бормочет себе под нос и всегда такой застенчивый; будучи англичанином, весь фильм работает на обаянии. Лучшее место в картине — это когда я исполняю «Жизнь в розовом свете» Я позвонила Пиаф, попросила разрешения. Мне не хотелось, чтобы она думала, будто, по моему мнению, кто-нибудь, кроме нее, имеет право петь эту песню. Конечно, она сказала «да» и была польщена, что я позвонила… А самое лучшее все-таки «Ленивее девчонки не сыщешь в городке!» Я пела ее, лежа в шезлонге, в платье, украшенном перьями марабу, и она звучала ужасно забавно и насмешливо. Коул будет от нее в восторге, если, правда, когда-нибудь вообще посмотрит фильм. Прическа у меня там — хуже некуда, я все съемки с ней промучилась, такие, знаете, получились мелкие старушечьи кудряшки. Всегда говорила: англичане не умеют делать фильмы о женщинах; надо было послушаться себя, а не режиссера.