Виктор Авилов

Брать для этих целей произведения классические, известные по школьной программе и основательно ею «затертые», Пчелкин не хотел, справедливо рассудив, что слишком многое в истории отечественной литературы прошло мимо нас и сегодня не может не вызвать интереса, поэтому необходимо вернуть зрителям то, что они упустили, о чем не знали. То, что считалось в середине XIX — начале XX века не стоящей особого внимания беллетристикой, но чем зачитывались обыкновенные читатели: романы Евгения Салиаса, Всеволода Крестовского, Марии Крестовской, Лидии Чарской… В нашем детстве этих книг просто не было — считалось, что советским детям совершенно не к чему знать эту беллетристику; признанные ненужными для подрастающего поколения нового социалистического мира еще в 1920–1930-е годы, эти книги могли дойти до нас только в том случае, если чудом сохранились в домашних библиотеках, собранных еще бабушками и дедушками.

«Русская литература богата подобными беллетристическими произведениями, — писал Леонид Пчелкин, — которые можно достаточно легко переделать по законам сериала. В них есть интересные образы, неоднозначные характеры, занимательная интрига, многоплановость повествования. Сюжет подобных произведений, как правило, неизвестен современной публике — иначе для массового зрителя такие ленты не были бы столь привлекательны. Однако мы делаем не „мыльные оперы“ — в России другая жизнь, другой народ, другой менталитет. Мы снимаем телероманы, то есть работаем в жанре, который доступен лишь телевидению». Это определение режиссера — телевизионный роман — представляется очень важным, потому что только жанр романа дает возможность глубоко исследовать жизнь большого количества персонажей во всей запутанности их взаимоотношений.

Всеволод Крестовский построил свой роман в духе авантюрно-бульварной мелодрамы, в которой есть и убийства, и предательства, и брошенные младенцы, и соблазненные молодые девушки, и карточные шулера, и разорившиеся аристократы, и несчастные проститутки, и благородные молодые люди, и нравы самого дна. Эта жизнь дворцов и трущоб, представленная широко и увлекательно, вызвала у современных писателю читателей подлинный ажиотаж. И такой же — без преувеличения — ажиотаж вызвали «Петербургские тайны» у наших современников!..

Пока сериал демонстрировался по телевидению, роман Всеволода Крестовского был срочно издан — без вступительной или заключительной статьи, без каких бы то ни было комментариев; издатели справедливо рассудили, что народ бросится в магазины и библиотеки сразу после окончания последней серии. Так и произошло. И, что интересно, после прочтения никому не пришло в голову упрекнуть сценаристов (над сценарием сериала работала целая группа талантливых драматургов — Анатолий Гребнев, Елена Гремина, Михаил Угаров) в существенной переработке романа — переакцентировке некоторых важных моментов, смещении роли отдельных персонажей в событиях, усилении мелодраматического и детективного оттенков, укрупнении главных героев. Это не выглядело насилием над литературой, а воспринималось как современная интерпретация отдаленных от нас более чем вековой давностью событий. И хотя параллельно шли съемки нескольких серий и сценаристам приходилось иногда прямо на площадке дописывать или переписывать какие-то сцены, хотя сроки были предельно сжатыми, — следов торопливости мы не найдем в этом телевизионном романе, чье действие развивается с той поистине завораживающей ритмичной плавностью, что отличает подлинные жемчужины русской литературы середины XIX — начала XX столетия.

Кроме того, так уж мы устроены, чтобы непременно поворчать по поводу того, что искажены романные линии. Перечитывая «Петербургские трущобы» сегодня, спустя более десяти лет после экранизации, мы уже не найдем грубых ошибок, а, скорее, оценим верность инсценировки духу романа, точно воссозданную атмосферу.

К тому же в сериале было собрано блистательное соцветие артистов, любимейших из любимых, — Наталья Гундарева, Михаил Филиппов, Николай Караченцов, Валерий Баринов, Лидия Федосеева-Шукшина, Елена Яковлева, Ирина Розанова, Владимир Стеклов, Виктор Раков, Виктор Авилов… В этом сказалась установка режиссера, считавшего, что «актер должен быть талантливым, потому что при этом условии даже в схематических ситуациях его личность становится неотъемлемой частью создаваемого им образа». Именно поэтому даже на эпизодические роли Пчелкин выбирал известных и талантливых артистов, чтобы ни один персонаж не стал проходным, чтобы каждый запомнился своей судьбой…

Перечитывая сегодня роман Всеволода Крестовского, нельзя не обратить внимания на ту бережность, с которой он был перенесен на телевизионный экран. Те, кто работал над сериалом, стремились приблизить к нам события и характеры, не совершая над ними насилия, а у многочисленных персонажей романа теперь появились конкретные лица и голоса — мы уже не можем представить их другими.

Совпадение, кажется, было полным. И единственным исключением, пожалуй, стал Виктор Авилов — в романе Крестовского доктор Катцель внешне совсем иной, но режиссерам понадобилась «демоническая» внешность Авилова, чтобы этот образ стал по-настоящему глубоким — зловещим в своем цинизме и равнодушии, знаковым для того общества, в котором Катцель процветает, оказывая сомнительные услуги сильным мира сего.

В романе Всеволода Крестовского доктор Катцель занимает немного места, нельзя сказать, что авторы сценария заметно увеличили его роль, но, вероятно, режиссерам сериала Виктор Авилов понадобился как некий незаменимый и необходимый фрагмент общей атмосферы — когда вспоминаешь «Петербургские тайны», возникает ощущение, что Авилов присутствует едва ли не в каждом эпизоде. То магическое, инфернальное, мистическое, что таилось в его облике, что прочитывалось в глазах его персонажа, оказывалось чрезвычайно важным для зрительского настроя и погружения в происходящее.

Первое же появление Катцеля возле Юлии Бероевой после ее обморока обнажало не столько цинизм и подлость того, кто некогда давал клятву Гиппократа, но навсегда забыл ее, поддавшись соблазнительному блеску «золотого тельца», сколько гипнотическую силу этого персонажа. Виктор Авилов действовал в этом эпизоде сериала подобно опытному гипнотизеру или даже экстрасенсу — спокойно, доходчиво и очень убежденно он уверял молодую женщину в том, что ничего экстраординарного с ней не произошло, что не было и быть не могло в добропорядочном доме генеральши фон Шпильце ничего дурманящего, лишающего воли, пробуждающего чувственные порывы… Просто случился обморок — то ли от волнения перед продажей бриллиантов, то ли от усталости и упадка сил, ничего больше.

Он говорил негромко, медленно, пристально глядя в глаза Бероевой, словно проводил гипнотический сеанс, и постепенно под его тяжелым взглядом женщина обмякала, лишалась воли, становилась игрушкой в руках человека поистине нечеловеческой силы.

Этот эпизод был страшен — не только тем конкретным, что происходило на глазах зрителя, но той и впрямь магической силой, что, казалось, переливалась с экрана телевизора в нас, прямо в душу, становившуюся поневоле такой же мягкой, податливой…

Глаза Виктора Авилова… В «Петербургских тайнах» их часто давали крупным планом, словно оставляя нас один на один с продажным, низким, но таким отталкивающе-притягательным доктором Катцелем. И мы поддавались его гипнозу, мы теряли собственную волю…

Этого и добивались Леонид Пчелкин и режиссеры, работавшие с ним вместе над сериалом. Им казалось, вероятно, особенно важным, чтобы доктор Катцель был не просто инфернальной личностью, но человеком совершенно определенного происхождения: еврей, родом наверняка из какого-нибудь местечка, он получил образование в Вене и стал не только врачом, но изобретателем, алхимиком — ведь лекарство, растворенное в чашке кофе несчастной Юлии Бероевой, пробуждающее чувственность и экзальтированность, изобретено именно им, что вызывает в Катцеле вполне закономерную гордость. Так же как и лекарство, которое медленно убьет потом княгиню Татьяну Львовну Шадурскую… Его изобретения (о многих из которых мы даже не догадываемся) сделали Катцеля подлинным властителем человеческих душ, вставшим на сторону неправедности и несправедливости — без убеждений, без особых раздумий и нравственных мук, просто потому, что за это платят обычно щедрее, чем за праведность и справедливость. И когда так поступает человек, наделенный силой и незаурядными способностями, — это действительно страшно.