Бухенвальдский набат

На крыльце блока стоит Вальтер Эберхардт. Куртка наброшена на плечи. Руки сцеплены за спиной, губы сведены в одну узкую темную полоску.

Всегда приветливый со мною, он сейчас не поворачивает ко мне головы, он весь ушел в свои мысли, ему никто не нужен. Я хотел незаметно пройти в дверь, чтобы не нарушить его одиночество, но почему-то вдруг остановился рядом с ним на крыльце. И вдруг понял его настроение, оно передалось мне, и радость внезапно исчезла. Было что-то горькое-горькое в этом праздничном веселье. Это горечь сломанных человеческих судеб. Не знаю, пройдет ли когда-нибудь эта горечь, возможно ли полное излечение. Ведь оно возможно только в том случае, если совсем-совсем забыть то, что видел, пережил за годы войны, если забыть унижение плена, гибель и страдания товарищей, бессильную ярость заключенного, безумную ненависть к фашистам. Оно возможно, если осталась семья и по-прежнему ждет, если Родина примет солдата, бывшего в плену.

Да, если Родина примет…

А если не примет? Если до конца дней позор ляжет на голову мою и моих сыновей? Как жить дальше?

«Как жить дальше?» – наверное, об этом думал и Вальтер.

И все, что осталось за спиной в Бухенвальде, вдруг показалось простым и ясным. Было – ясно, кто твой враг. Было ясно, что ты его ненавидишь и должен перехитрить, если хочешь жить. Было ясно, что надо помогать товарищу, и тогда в минуту трудную он поможет тебе. Было ясно, что пока ты жив, ты должен сам искать пути к освобождению. И если ты не слюнтяй, то будешь искать их вместе с товарищами. Нет, все, решительно все было ясней и проще, чем теперь…

Я вспомнил, как мы праздновали 1 Мая в прошлом году. День, конечно, был рабочий, но еще с вечера меня предупредили, чтобы в пять утра, до подъема, я подошел к экспериментальному блоку. Было теплое, сверкающее утро, а мы – человек пятнадцать подпольщиков – сидели в подвальной комнате, и лица у всех были желтые от единственной тусклой лампочки, но говорили речи, тихо спели «Интернационал», а потом, смакуя каждый кусочек, ели чудесный студень из кроличьих лапок. Раздобыл эти лапки кто-то из немцев-уборщиков или лаборантов, работающих в экспериментальном блоке.

Да, это был поистине безоблачный день. Только что в праздничной речи Вальтера Бартеля мы услышали сообщение об успехах Советской Армии, наши батальоны росли и крепли, появилось кое-какое оружие, а главное, появилась уверенность в себе. Уверенностьэто основное, что расправляет плечи человеку!

А сейчас у меня и Вальтера только вопросы: Что будет? Как будет? И каждому из нас теперь уже придется решать свои вопросы…

Вот почему мы сейчас молчим и не только думаем каждый о своем, но мысленно и прощаемся друг с другом.

Разве при прощании обязательно нужны слова?..

А с самого утра в лагере начался праздник. Ни разу еще старые буки и дубы горы Эттерсберг не слышали столько музыки, песен, забавных шуток. Было праздничное шествие, были концерты национальных групп, были речи на всех языках, были горячие слова на транспарантах.

«Приветствуем борцов против нацистской тирании!»

«У нас только одно желание – строить новый, мирный, счастливый мир!»

На трибуне появился советский офицер, и восторгу бухенвальдцев не было предела.

А 2 мая – снова день, полный волнений и противоречивых чувств. Пал Берлин – логово фашизма. И лагерь опять ликовал и кричал «Ура!» Но комендант лагеря Балль передал через Ганса Эйдена свой приказ о роспуске Интернационального комитета. Нет, у него нет никаких претензий к комитету, его деятельностью он вполне удовлетворен, но отныне представителями национальных групп будут офицеры связи соответствующих правительств – таков приказ главного штаба союзников.

На последнем заседании комитета были слова возмущения и протеста, но приказ есть приказ, отменить его комендант не в силах, и верно сказал Вальтер Бартель:

– Мы преодолели столько трудностей в борьбе против СС, а после освобождения перед нами возникло столько новых проблем… И не может быть, чтоб за то короткое время, которое мы еще пробудем здесь, мы не найдем другие формы коллективного сотрудничества в интересах наших товарищей…

Письменный протест коменданту Бухенвальда был послан, но это уже не имело никакого значения, потому что 4 мая территорию Эттерсберга заняли части Советской Армии, а американцы покинули Бухенвальд.

Лагерь снова шумел и ликовал на встречах и митингах, а в эти же дни первые национальные группы – чехов, бельгийцев, голландцев, австрийцев-стали прощаться перед отъездом на родину. И все клялись в твердой решимости быть всегда готовыми к борьбе против всех сил реакции.

В таком состоянии всеобщего подъема, волнений, радости и застал нас День Победы.

Еще несколько суток мы живем в старых бараках, но и этому приходит конец, и вот уже автомашины въехали на плац, чтобы забрать советских.

Прощай, Бухенвальд! Сколько бы лет ни отпустила мне еще жизнь, тебя я не забуду! Ты показал мне, что такое фашизм, и внукам своим я накажу, чтоб ненавидели его и учились бороться против него. Но ты показал мне, Бухенвальд, и другое. Ты показал мне, до какой высоты может подняться человек, сколько он может вынести и не упасть.

Какие бы проявления человеческой слабости и подлости я ни увидел теперь, я знаю другое – человек, это хрупкое существо, может иметь огромную силу, если он знает, что борется во имя правды.

Прощай, Бухенвальд! Мне теперь ничего не страшно. Я знаю, что мужество беспредельно. В моем сердце, как набат, всегда будет звучать это слово: «Бухенвальд, Бухенвальд, Бухенвальд!»