Войны Миллигана (ЛП)

— Я не думаю, что это хорошая идея. Мэри не должна связывать свое будущее со мной.

— Ты сам ей это скажешь, Билли. Не возражаешь, если она придет со мной?

Он был не в силах отказаться.

Дневник Мэри

23 ноября 1980 г., воскресенье

Через четыре дня после переезда Билли, я поехала вместе с Дороти в Дейтон. Мы прибыли в час дня и остались там до половины четвертого. У нас были кое-какие проблемы с поиском места. Новый Центр судебной медицины находится за старыми зданиями клиники Дейтона, в глубине оврага. Двойной решетчатый забор располагается очень близко к зданию и так высоко поднимается, что весь вид из окна портится.

Вход в учреждение был совсем маленьким. Нас проводили в сторону маленькой комнаты, в которой царила обескураживающая атмосфера. Все говорило о том, что посетители, здесь ‒ нежеланные гости. Билли зашел в комнату для посещений через другую дверь. Сначала он показался очень подавленным. Его мать захотела узнать, дают ли ему лекарства. Билли объяснил нам, что его медицинская карта не была направлена сюда вместе с ним. Ничего не зная о его состоянии, терапевтическая бригада Дейтона перестала давать Миллигану препарат «Элавил».

Через несколько минут разговора Билли вдруг оживился. Он был одет так же, как и в прошлый вторник (в тот день мне вернули всю его одежду, которую я принесла ему сегодня). Другой одежды у него не было, так как на новом месте ему ничего не выдали. Билли рассказал, что со дня прибытия в Дейтон он ничем не занимался — только сидел в своей комнате. Здание не отапливалось, и полы были холодными. Он попросил в следующий раз принести ему коврик.

Билли рассказал, что один человек из клиники посоветовал ему, чтобы он не верил своим многочисленным личностям, да и вообще в существование этого синдрома. Директор Аллен Вогель признался Дороти, что он раздумывает над тем, чтобы дать указание относиться к поступкам Билли, как к поступкам уникального индивидуума и лечить его, исходя из этого. Все по одной простой причине: они понятия не имеют, как работать с синдромом множественных личностей и, тем более, лечить его.

— Мама рассказала, что ты хочешь переехать в Дейтон, — заявил он вдруг.

— А ты этого хочешь?

— Поступай так, как считаешь нужным, Мэри, — ответил Билли, пытаясь показать, что ему безразлично.

Но я не верила ему.

Мне казалось, что он хочет, чтобы я осталась. Ему хотелось знать, когда я приду снова. И в то же время Билли не хотел заставлять меня делать что-то против воли или хоть немного давить на меня, как это было в начале сентября. Он не хочет, чтобы оставаясь рядом с ним, я тоже заперла себя в тюрьме. Билли боится искалечить мне жизнь.

Билли решил, что парни из Лимы рассказали кому-то про историю с крестом. Дейтонский священник отвел его в больничную часовню и показал пальцем на кафедру и крест, заявив c пафосом:

— Они там же, где и были!

Билли подумал, что Ленни, должно быть, признался в краже креста ‒ сейчас, когда им уже не нужно было бояться этой истории. Миллиган пожалел, что в часовне Лимы узнали о непричастности какого-либо чуда в возвращении кафедры и креста.

В течение первых недель настроение Аллена постоянно менялось на сто восемьдесят градусов. Он метался от надежды к разочарованию и раздражению, размышляя о новом месте своего пребывания. Он хотел верить, что Дейтон окажется более пригодным для жизни, чем Лима, и одновременно боялся обнаружить, что это всего лишь наивная мечта.

В день прибытия Билли пообещали, что ему вновь разрешат рисовать. Несколько недель спустя, зайдя в комнату для рисования, он не нашел ничего кроме бумаги и цветных карандашей.

— И что я, по-вашему, должен здесь делать? — расстроено спросил он у надзирателя, еле сдерживая раздражение.

— Сидеть и рисовать, — невозмутимо ответил ему надзиратель.

Этот инцидент сильно расстроил его. Он вновь попросил Мэри вернуться в университет, получить диплом и забыть его. Эта клиника была лучше Лимы лишь снаружи.

В конце ноября в Дейтон прибыло еще двадцать три человека. Условия жизни и качество еды быстро ухудшились. Картофельное пюре подавали холодным, у пациентов не было ни соли, ни перца, чтобы сделать блюдо хоть немного пригодным для пищи. Кусочки колбасы были нарезаны настолько тонко, что были чуть ли не прозрачными. Сухие горошины перекатывались от края к краю по подносу из белого железа, словно глиняные шарики.

Даже еда в Лиме была намного лучше!

На смену отчаянию, вызванного условиями содержания и ужасным обращением, пришло негодование, а потом гнев.

Отдельные возмущения не имели никакого эффекта, поэтому Аллен убедил остальных заключенных, что добиться каких-либо положительных изменений можно лишь коллективными усилиями.

— Мы напишем начальству письмо о том, что начнем голодовку. Мы сообщим об этом прессе и общественности. Понимаю, вы меня не знаете, но поверьте мне, мы сможем привлечь внимание СМИ.

Ему действительно удалось отправить сообщение наружу, и десятого декабря 1980 года Коламбус Ситизен Джорнал опубликовал статью, написанную Дугласом Бранстеттером:

МИЛЛИГАН ЖАЛУЕТСЯ НА ЖИЗНЕНЫЕ УСЛОВИЯ В ДЕЙТОНЕ И ОБЪЯВЛЯЕТ ГОЛОДОВКУ ЗАКЛЮЧЕННЫХ

Многие пациенты Центра судебной медицины в Дейтоне в этот вторник начали голодовку в знак протеста условиям их жизни, которые Уильям С. Миллиган охарактеризовал словом «плачевные» […]. Заведующий клиникой Аллен Вогель подтвердил, что отправил посредника выслушать жалобы пациентов. Он заявил, что они вполне «могут быть обоснованными».

После распространения в полуденных новостях репортажа, посвященного голодовке заключенных Дейтона, Аллен Вогель спустился к Билли для переговоров.

— Послушайте, Вогель, — сказал ему Аллен. — Если вы готовы относиться к нам, как к людям, а не как к заключенным, то мы готовы сесть с вами за стол переговоров. Давайте на чистоту. Ваш персонал и вы в частности никогда не стали бы обращаться так с настоящими тюремными заключенными, потому что они просто перерезали бы вам горло и оставили истекать кровью. Я скажу предельно коротко и ясно: если следующий обед будет непригодным для еды, мы бросим его на пол, чтобы надзирателям было чем себя занять. И чем больше мы будем оставаться голодными, тем тверже будем стоять на своем!

На следующее утро, заключенным подали горячий завтрак на изотермических подносах.

Аллен объявил об окончании голодовки.

Вогель понял, что нужно попытаться расположить к себе Миллигана, которого он считал кем-то вроде лидера заключенных.

— Моя главная задача в этой клинике — это обеспечение ухода моим пациентам, а не их заточение. Команда терапевтов принимает решения, а сотрудники безопасности ей подчиняются. Как думаешь, мы сможем работать все вместе без конфликтов?

Мистер Вогель, — ответил Аллен. — Вы должны найти способ занять пациентов. В вашей библиотеке работают два ассистента, но при этом на складе нет ни одной книги, кроме кучки журналов Нэшнл Джиографик. Предложите нам мотивирующие занятия. Не стоит ждать какой-либо инициативы от пациентов, которых только и делают, что накачивают лекарствами. Учтите, мистер Вогель, если вы продолжите будить спящего медведя, в конечном итоге он вас укусит.

Кевин, оказавшись в пятне, повел себя более прямолинейно:

— Иди к черту, Вогель! воскликнул он. — Не подходи ко мне! Ты устанавливаешь правила, хочешь играть в эту паршивую игру — без проблем! Но учти: мы не сдадимся!

Томми спросил, почему пациенты не имеют домашних животных:

— В описании клиники упоминаются курсы зоотерапии. Налогоплательщики платят за этот сервис — так почему же, мистер Вогель, у нас нет питомцев?

Переговоры прошли не безрезультатно. В следующий понедельник, один из охранников бросил на пол камеры Билли золотую рыбку в пластиковом пакете, со словами: