Рерих

Именно писатель Леонид Андреев первым создал мифологему вокруг имени и творчества великого художника, он показал новый образ — образ художественной Державы Рериха:

«Колумб открыл Америку, еще один кусочек все той же знакомой земли, продолжил уже начертанную линию — и его до сих пор славят за это. Что же сказать о человеке, который среди видимого открывает невидимое и дарит людям не продолжение старого, а совсем новый, прекраснейший мир! Целый новый мир! Да, он существует, этот прекрасный мир, эта держава Рериха, коей он единственный царь и повелитель. Не занесенный ни на какие карты, он действителен и существует не менее чем Орловская губерния или королевство Испанское. И туда можно ездить, как ездят люди за границу, чтобы потом долго рассказывать о его богатстве и особенной красоте, о его людях, о его страхах, радостях и страданиях, о небесах, облаках и молитвах. Там есть восходы и закаты, другие, чем наши, но не менее прекрасные. Там есть жизнь и смерть, святые и воины, мир и война — там есть даже пожары с их чудовищным отражением в смятенных облаках. Там есть море и ладьи… Нет, не наше море и не наши ладьи, такого мудрого и глубокого моря не знает земная география. И, забываясь, можно… позавидовать тому рериховскому человеку, что сидит на высоком берегу и видит, видит такой прекрасный мир, мудрый, преображенный, прозрачно-светлый и примиренный, поднятый на высоту сверхчеловеческих очей».

Создавая мифологему, Леонид Андреев, естественно, не забывал и о скандинавских корнях Николая Константиновича. Он писал о русском скандинаве, выросшем на образах знаменитого эпоса Калевала и произведениях Генрика Ибсена:

«Ища в чужом своего, вечно стремясь небесное объяснить земным, Рериха как будто приближают к пониманию, называя его художником седой варяжской старины, поэтом севера. Это мне кажется ошибкой, Рерих не слуга земли ни в ее прошлом, ни в настоящем, он весь в своей мире и не покидает его.

Даже там, где художник ставит себе скромной целью произведение картин земли, где полотна его называются „Покорением Казани“ или декорациями к норвежскому „Пер Гюнту“, — даже и там он, „владыка нездешний“, продолжает оставаться творцом нездешнего мира; такой Казани никогда не покорял Грозный, такой Норвегии никогда не видел путешественник. Но очень возможно, что именно такую Казань и такую битву видел грозный царь в грезах своих, но очень возможно, что именно такую Норвегию видел в мечтах своих поэт, фантазер и печальный неудачник Пер Гюнт — Норвегию родную, прекраснейшую, любимую. Здесь как бы соприкасаются чудесный мир Рериха и старая, знакомая земля — и это потому, что все люди, перед которыми открылось свободное море мечты и созерцания, почти неизбежно пристают к рериховским „нездешним“ берегам. Но для этого надо любить север. Дело в том, что не занесенная на карты держава Рериха лежит также на севере. И в этом смысле (не только в этом) Рерих — единственный поэт севера, единственный певец и толкователь его мистически-таинственной души, глубокой и мудрой, как его черные скалы, созерцательной и нежной, как бледная зелень северной весны, бессонной и светлой, как его белые и мерцающие ночи».

Последующие критики, искусствоведы, каждый по-своему, будут развивать образ, созданный Леонидом Андреевым, — «Мир Рериха», — заменяя северные мотивы, воспетые писателем, мотивами Индии и Тибета.

«И еще одно важнейшее можно сказать о мире Рериха, — продолжал Леонид Андреев, — это мир правды. Как имя этой правды, я не знаю — да и кто знает имя правды? — но ее присутствие неизменно волнует и озаряет мысли особым, странным светом. Словно снял здесь художник с человека все наносное, все лишнее, злое и мешающее, обнял его и землю нежным взглядом любви — и задумался глубоко… что-то прозревая… Хочется тишины, чтобы ни единый звук, ни шорох не нарушил этой глубокой человеческой мысли. Такова держава Рериха. Бесплодной будет всякая попытка передать словами и ее очарование и красоту; то, что так выражено красками, не потерпит соперничества слова и не нуждается в нем. Но если уместна шутка в таком серьезном вопросе, то не мешает послать в царство Рериха целую серьезную бородатую экспедицию для исследования. Пусть ходят и измеряют, пусть думают и считают, потом пусть пишут историю этой новой земли и заносят ее на карты человеческих откровений, где лишь редчайшие художники создали и укрепили свои царства» [186].

Финские газеты в своих похвалах не отставали от русскоязычных, но не обошлись и без некоторой ложки дегтя. Главной для финских критиков была близость картин Рериха по духу и тематике скандинавам. Так, Эдвард Рихтер в газете «Helsingin Sanomat» говорил о Рерихе как о человеке, живущем духом Скандинавии, считая его фантазию чисто скандинавской. Рихтер делал акцент на то, что художник описывает главным образом историю и мифологию скандинавов, поэтому уделял внимание эскизам Рериха к декорациям, из которых были представлены на выставке работы к спектаклям Мориса Метерлинка «Принцесса Мален» и Генрика Ибсена «Пер Понт».

«Ему лучше всего удаются такие работы, как эскизы театральных декораций, — писал Рихтер. — В них проявляется весь блеск сине-зеленой сказочной гаммы, и в них фантазия художника получает такую таинственную силу, о которой наше примитивное театральное искусство может лишь мечтать. Я бы посоветовал всем друзьям театра познакомиться с Рерихом».

В другой статье «Частные выставки», в газете «Dagens Press», критики обращали внимание на древнерусские мотивы картин Рериха, но и здесь — «Рерих живет во времени, которое уже давно минуло. Он любит древних викингов, какими они когда-то пришли в Россию, он вжился в их жизнь и чувства».

Либерально-буржуазная газета «Hufvudstadsbladet», выходившая в Гельсинфорсе на шведском языке, также поместила статью о художнике, в которой Сигне Тандефельт отмечала эскизы к декорациям:

«Его цвет, его фантазия и пафос, его огромные знания всегда находят наилучшее выражение в театральных работах… Сильные эффекты, которые вообще свойственны живописи Рериха… достигаются его мастерским владением цветом и высокой техникой. Рерих не относится к природе с уважением или любовью, он берется за нее довольно грубыми руками, подчиняет ее своей идее. Она для него является полем, где он ведет поиск цветовых решений и драматических настроений…»

Сигне Тандефельт выражала общее мнение финской художественной критики, что русское в произведениях Рериха хоть и присутствует, но как-то «приглушено и прикрыто».

Газета «Uuden Soumen Iltalehti» вообще назвала Н. К. Рериха русско-скандинавским живописцем, который наиболее известен как мастер фантастико-аллегорической декорации, и в этом отношении он сильно повлиял на других художников Финляндии.

Наверное, только газета «Karjala», издаваемая в Випури, осмелилась поместить статью, да и то под псевдонимом, в которой Рерих рассматривался не как скандинав, а как русский художник, запечатлевший на своих полотнах «Русь эпохи варягов». Конечно же, когда речь зашла о декорациях к спектаклям Ибсена, критик даже несколько обиделся за финских художников:

«Краски и воображение Рериха получают свои права в эскизах театральных декораций, особенно к историческим и сказочным пьесам. Для нас они являются новыми, колоритными, выполненными с богатой фантазией. Действительно, есть повод пожелать, чтобы и у нас начали развивать искусство театральной декорации и освободились от тех не только условных, но и безвкусных сценических украшений, которые укоренились в нашем театре».

А когда речь зашла о скандинавских пейзажах, критик, спрятавшийся за псевдонимом «Jörö», уже более откровенно писал о чуждости русского духа финскому: «Пейзажи, виды Финляндии кажутся финнам холодными и чужими». Больше всего публике и покупателям понравились финские пейзажи Н. К. Рериха, и именно они были в первую очередь раскуплены на выставках, организованных в Гельсингфорсе. Но эти пейзажи просто возмутили художественную критику, которая увидела в них, по выражению журналиста из «Hufvudstadsbladet», — «отсутствие чувств в искусстве Рериха». Журналистка Сигне Тандефельт объясняла это тем, «что Рерих, собственно, не является художником, но бурлящая жизнь его фантазии, его страдания, полные драматичности, а также огромный опыт и знания делают его искусство сильным и индивидуальным».