Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Я есть хочу, — заявил я.
Посовещавшись, эти «опытные» люди отпустили меня на полчаса в столовую: ведь мы в лагере, убежать я не могу...
Но я думал не о побеге. Войдя в барак, я быстро вынул фотографии с печатями на уголках и бросил их в горящую печку. Потом нашел друзей, рассказал, что у меня обнаружили, и предупредил: меня сейчас, очевидно, посадят в следственный изолятор и надо сообщить ребятам на ДОК — я назвал фамилии — чтобы они подтвердили факт покупки мною чемодана на л/п 042 у какого-то освобождавшегося кавказца.
Сделав эти два очень важных для меня дела, я спокойно поужинал и вернулся к оперативникам. Там уже был составлен протокол обыска, я его подписал. Потом мне объявили постановление о водворении в следственный изолятор и увели в камеру.
Окно моей камеры выходило на женскую зону «мамок» — женщин, родивших в лагере детей. Целый день я слушал матерщину надзирателей за забором, переплетенную с писком и плачем детей. Этот ужас как-то гасил мое отчаяние: собственное положение казалось лучше, чем у этих несчастных.
А в соседнюю камеру привезли морфинистов. Их было человек двадцать. Из перебранки с надзирателями я понял, в чем дело. Эти люди были наркоманами еще до тюрьмы. Арестованные за различные уголовные преступления, при следствии они заявили о своей наркомании, и, по решению врачебной комиссии, признавшей их неизлечимыми, им было назначено официально ежедневно выдавать по три-пять граммов морфия в уколах. И вот, сейчас какой-то местный чекист отменил это предписание врачей и приказал: посадить наркоманов в камеру, лишить морфия — пусть отучатся!
Эти люди, развращенные многолетней привычкой, имели лишь одну цель — морфий! И в камере они буквально бесились: визжали, плакали, матерились, умоляли, рычали от бешенства, били в дверь.
Я думал, что сойду с ума от этого соседства. Через несколько дней — к морфинистам никто из начальства не приходил, несмотря на их вызовы — они отказались войти с прогулочного двора в камеру: зови врачей!
Вместо врачей пришла рота солдат. Этих несчастных начали дико избивать и тащить в камеру. Они сопротивлялись, драка была обоюдной, с рычанием и воем: люди эти обезумели. Зверски избитых, их покидали в камеру. Стоны и мат продолжались до следующего утра, а во время раздачи хлеба наркоманы объявили голодовку.
Ослабленные дракой, они не могли выдержать долгую голодовку, да и силы воли у них не было. На третий день эти несчастные подожгли себя: зажгли деревянные нары. Дым пошел в коридор и в соседние камеры, начался дикий крик, матерщина — в камерах сидело еще человек 200. Надзиратели метались по коридору, но открыть камеры боялись. Нам угрожала смерть от удушья или от огня. Лишь когда огонь заполыхал, камеры были открыты: нас встретили солдаты, принимавшие выбегавших людей в кольцо ощетинившихся автоматов и рычащих собак. Морфинисты же забаррикадировались изнутри и выходить из огня отказались. Пока дверь взломали, некоторые из них получили смертельные ожоги и тут же, во дворе, скончались. Следственный изолятор полыхал.
Вскоре прибыло начальство, и большинство из нас отправили в больницу. А наркоманам дали уколы морфия...
Мы попали в больницу № 038, о которой есть книга воспоминаний Дьякова, так что не стоит говорить подробно об этой страшной зоне, где доживали свои дни старики, просидевшие по двадцать лет, и люди, искалеченные лагерями.
Но тут я познакомился с очень приятными людьми, о которых хочется рассказать.
Первая встреча состоялась во дворе: я увидел, что какой-то старик, внешне напоминавший Дон-Кихота, убирает снег, расчищает дорожку, — я подошел помочь. Мы разговорились. Он оказался верующим, баптистом. Звали его Савелием Солодянкиным, и было ему уже 72 года. Сидел Савелий не впервые: его обвиняли в антисоветской агитации, поскольку он был убежден в том, что убийство — грех, и потому отрицал необходимость ношения оружия. Доброта и лучезарная чистота этого человека производили неотразимое впечатление. Даже солдаты, охранявшие нас, при нем становились добрее. Этот старик, убежденный в том, что жизни достоин только человек работающий, трудился без всякого принуждения, работал до изнеможения. Я не раз видел, как этот молчаливый старик, почти слепой — очки разбил следователь — работал на морозе так, что снимал телогрейку и пот выступал через рубашку. Все зарабатываемое Савелий распределял так: половину отсылал больной дочери, четвертую часть — своей религиозной общине. Из оставшейся четверти заработка (не более 7-8 рублей) он покупал себе немного сахара и хлеба, а остальное раздавал больным. Надзиратели шутили:
— Я сегодня Савелия обманул!
— Как?
— Сказал ему за час до съема, что уже пора, и надо работу кончать!
И действительно, этот человек работал, не разгибая спины.
Когда мы с ним познакомились, я предложил:
— Есть Библия, могу дать почитать.
Я знал, какая это была ценность: Библия была у меня переписана от руки почти полностью, — у нас ее безжалостно отбирали.
Савелий, услышав о Библии, весь засветился улыбкой и сказал, что вечером придет ко мне в барак. Пришел; одет в чистую рубашку, аккуратно причесан: чтение Вечной Книги — праздник!
Я протянул ему тетрадь. Но услышал:
— Читать-то я не могу, я и тебя-то неясно вижу, какой ты есть, голос твой вот запомнил. Уж ты почитай мне сам.
Не могу сказать, чтобы я очень был доволен этим предложением; у каждого есть свои дела, и я не собирался сидеть с Савелием. Но делать было нечего, я начал читать главу, которую он попросил. Читали мы пророка Исайю. И в одном месте Савелий меня остановил:
— Ты тут слово сказал, но там должно быть не это слово, — и он назвал верное.
Я, действительно, оговорился.
— Савелий, — говорю, — ты что же, наизусть текст знаешь?
— Конечно, — отвечает.
— Так зачем же тогда читать? — спрашиваю.
— Ну, это ведь радость — Писание слушать. Это ведь праздник. И мысли новые приходят, когда слушаешь.
С этого времени мы часто сидели с Савелием в свободное время — я читал ему тексты Библии, а он говорил иногда о своем понимании тех или иных мест. Часы эти до сих пор вспоминаются с радостью и думается: этот человек не поучал словами, не втолковывал свою правоту, не убеждал, но всей жизнью своей, каждым прожитым часом давал людям пример.
Савелий отнюдь не был трусом и оказался человеком до предела принципиальным. Как-то согнали нас слушать доклад приезжего чекиста о Ленине. Когда лектор начал награждать Ленина возвеличивающими эпитетами, все мы сидели, вынужденные слушать, и не думали возражать. Вдруг посреди зала возникла длинная фигура вставшего Савелия.
— Зачем же вы из простого человека делаете себе Бога? — спросил он тоном спокойного упрека. — Ведь есть в истории человечества много великих людей, не менее прославленных. Но что они все перед Творцом? Не делайте себе Бога из человека.
К Савелию, по команде офицеров, уже кинулись надзиратели, мы попытались его защитить, и вскоре все участники свалки были в карцерах. Я сидел в камере рядом с Савелием, и он говорил через дверь:
— Ну, чего восставать против них? Я сказал, что нужно было, и посидел бы тут один, а восставая, только озлобляешь человеков.
У меня было такое ощущение, что я рядом с настоящим праведником. Он все делал без позы.
А со мной в камеру попал некий Нестеров. С ним я уже встречался и слышал, что жил он раньше где-то в Европе. Но тут я узнал историю его жизни от него самого.
— Я уехал из России нелегально в 1922 году, не мог выдержать ужаса и разрухи, принесенных большевизмом. Попал я в Англию и вскоре нашел свое место в жизни. Я знал языки, стал киносценаристом, а впоследствии и компаньоном в фирме. Жил я хорошо, и к 1938 году уже откупил фирму. Много путешествовал, имел домик в Ницце, яхта была моторная на десять человек. Но мысли о России меня все же не покидали: я доставал московские газеты, старался понять, что там происходит. И как-то начинал верить, что большевизм переродился: судя по газетам, страна жила в едином порыве строительства и возрождения. Поехать посмотреть я не мог, опасался ареста. Но когда началась война с немцами, то вся моя душа была там, в России. И я начал посылать деньги для обороны страны. В ответ советское посольство присылало мне любезные письма. Несколько раз я посылал туда очень крупные чеки. Раз приехали ко мне из посольства, поблагодарили и начали расспрашивать: не нужно ли чем-нибудь помочь? Объяснили, что все обо мне знают, что я должен понять: давно уже мой поступок перестал быть преступлением, а теперешнее мое отношение к родной стране показывает, что я настоящий патриот. Много красивых слов я услышал. И видел, что говорят со мной интеллигентные русские люди, а не те откровенные убийцы, которых я помнил по первым годам революции. И я поверил... Поверил, что коммунизм совсем иной. Дал адрес сестры, ее нашли, и вскоре я начал получать письма от родных. Они писали, что война была тяжелым испытанием, но теперь страна возрождается, они рады своим успехам в работе, счастливы и огорчены только тем, что не видят меня.
