Радищев

Сочинение «О человеке»—не сухой, академический трактат,—оно написано в общей эстетической манере Радищева, как своеобразно художественное произведение. В «Путешествии из Петербурга в Москву» повествование ведется от имени героя, «уязвленного страданиями человечества». Сочинение «О человеке» написано как исповедь личности, обладающей «чувствительным сердцем». Герой этого сочинения не тождественен Радищеву, хотя и включает в себя черты автобиографические. Созданный Радищевым лирический образ человека, задумавшегося над коренными проблемами бытия, выясняющего свое место в природе, в обществе, заглядывающего бесстрашно в будущее, раскрывается перед читателем в своей богатой, сложной, напряженной интеллектуальной жизни. Как всегда у Радищева, его человек конкретен, исторически обусловлен. И в этом решающую роль играет автобиография. Он наделяет своего героя реальной, собственной биографией. Герой произведения—это человек, «исторгнутый» из общества, сосланный в далекий Илимск, лишенный своих друзей, детей, погруженный в одиночество, ненавистное его природе. И в то же время лирический герой включает в себя типические черты своего современника. Для русского общества, как свидетельствуют многочисленные повременные издания, характерен был интерес к вопросу о месте и роли человека в природе и обществе, о его правах и обязанностях, о его земной жизни, о его смерти и возможном бессмертии. Выше уже говорилось, что первым эту проблему поднял Новиков. Масонские общества в своих собраниях обсуждали с религиозно-мистических позиций именно эти, глубоко волновавшие их «материи». Поэт Державин, прямо следуя за Новиковым, в частности за его философской статьей в журнале «Московское издание», пишет в числе других своих стихотворений гениальную оду «Бог».

Радищев, создавая образ своего лирического героя, наделяет его чертами, типическими для представителя передового русского дворянского общества 70—80-х годов. Вмешавшись в русский философский спор, Радищев развивает материалистическую точку зрения. Первые две «книги» его философского сочинения—блестящий анализ совокупности проблем, связанных с человеком, его жизнью и смертью, развернутый с позиций материализма, еще не всегда последовательного и в значительной мере метафизического. Система доводов, опирающихся к тому же на опыт всей предшествовавшей науки, отлично известной Радищеву, с неопровержимой силой доказывает смертность человека. Эти доказательства обнаруживают перед нами ясный, глубокий ум философа, мужественную мудрость русского человека, умеющего с твердостью взглянуть в глаза вечности и не испугаться, не пасть на колени в подлом страхе за свою «единственность». Недаром Пушкин, читавший это сочинение с восхищением, был покорен этой силой научных, логических, неопровержимых доводов философа, этим спокойствием и твердостью человека. Для него было очевидным: Ради

щев—материалист. Таким образом, внесение в русский философский спор материалистических доказательств, как единственно научных, а потому и единственно верных, есть первая общественная заслуга Радищева.

Но дело этим не ограничилось. Персонифицируя в духовной жизни своего героя философские споры, бушевавшие в русском обществе, Радищев стремится дать им объяснение, исходя из конкретных условий исторической жизни русских людей и природы человека вообще. Всем трем теориям: новиковской—практической, утверждающей «пользу от уверения», что душа человека бессмертна, религиозно-мистической—у масонов, и официально церковной—свойственна идеалистическая вера в бессмертие души. При этом Радищев начисто отметает, как вздорную, реакционную религиозно-церковную догматику о бессмертии, как загробной жизни. Масонская точка зрения отвергается чистым, ясным и трезвым умом лирического героя, ненавидящего мистицизм. Таким образом, в поле зрения Радищева и его героя остается новиковское практическое рассуждение о нужности человеку, о полезности веры, что жизнь человека не оборвется, что она имеет свое продолжение и после его земных страданий.

Радищев стремится объяснить, почему возникает желание этой «вечной жизни» у человека, зачем нужна ему эта надежда на будущее, в чем общественный смысл веры в бессмертие и, наконец,каково ее философское содержание.

Последний вопрос решается Радищевым со всей категоричностью. В какой бы форме ни допускалась идея бессмертия, «вечной» жизни,—это есть идеализм, «пустая мечта». Но как ни далеко от науки и жизни это убеждение, оно есть явление объективное, свойственное человеку. «Желание вечности,—заявляет лирический герой Радищева,—равно имеет основание в человеке со всеми другими его желаниями». Разум человека с его беспощадным анализом явлений жизни, с его неумолимо логической силой научных доводов, прежде всего доводов опыта, утверждает: человек смертен. Но сердце человека, чувствительное, уязвленное сердце, трепещет этой мысли. «Представим себе теперь человека удостоверенного, что состав его разрушиться должен, что он должен умереть. Прилепленный к бытию своему наикрепчайшими узами, разрушение кажется ему всегда ужасным. Колеблется, метется, стонет, когда, приблизившись к отверстию гроба, он зрит свое разрушение».

Таким образом, жизнелюбие «чувствительного человека»—вот причина, заставившая его желать вечности. «Имея толикое побуждение к продолжению жития своего,

но, не находя способа к продолжению оного, гонимый с лица земли печалию, грустию, пощением, болезнию, скорбию, человек взоры свои отвращает от тления, устремляет за пределы дней своих, и паки надежда возникает в изнемогающем сердце. Он опять прибегает к своему внутреннему чувствованию и его вопрошает, и луч таинственный проницает его рассудок. Водимый чувствами и надеждою, имея опору в рассудке, а может быть и в воображении, он пролетает неприметную черту, жизнь от смерти отделяющую, и первый шаг его был в вечность».

Но если «желание вечности» свойственно природе человека, если жизнелюбие толкает его на поиски надежды— этой «сопутницы его намерений»,—значит, нельзя не считаться с ним. Церковники, попы и шарлатаны-мистики пытаются использовать это «трепетное» желание человека в своих корыстных целях, закабаляя душу, заковывая ее в кандалы нелепо лживых обещаний загробной жизни, требуя за это смирения и покорности господствующим общественным порядкам здесь на земле. Поэтому лирический герой, окидывая умственным взором все известные ему системы, останавливается с благодарностью на воззрениях Новикова. Он дает человеку столь нужную ему надежду на вечность, на бессмертие, указывая, что путь к этому бессмертию—чистое, патриотическое служение, общественно-активная деятельность на земле. Прямо продолжая новиковские статьи в «Утреннем свете» и «Московском издании», Радищев пишет: «Едва ощутил он (человек.—Г. М.) или, лучше сказать, едва возмог вообразить, что смерть и разрушение тела не суть его кончина, что он по смерти жить может, воскреснет в жизнь новую, он восторжествовал и, попирая тление свое, отделился от него бодрственно и начал презирать все скорби, печали, мучительства. Болезнь лютая исчезла, как дым, пред твердою и бессмертия коснувшеюся его душою; неволя, заточение, пытки, казнь, все душевные и телесные огорчения легче легчайших паров отлетели от духа его, обновившегося и ощутившего вечность». Так решается Радищевым третий важный вопрос: зачем человеку

нужна надежда на вечность.

Далее он усиливает впервые развернутую Новиковым идею общественной пользы от уверения в бессмертии. Многократно и настойчиво Радищев, вместе со своим лирическим героем, ставит этот вопрос совершенно категорически: «Будущее положение человека или же его будущая организация проистекать будет из нашея нынешния». «Блаженство твое (человека.—Г. М.)—совершенствование твое—есть твоя цель. Одаренный разными качествами, употребляй их цели твоей соразмерно, но берегись, да не употребишь их во зло». «Ты в себе заключаешь блаженство твое и злополучие. Шествуй по стезе, природою начертанной, и верь: если поживешь за предел дней твоих и разрушение мысленности не будет твой жребий, верь, что состояние твое будущее соразмерно будет твоему житию». И наконец, по-радищевски лаконично: «Ты будущее твое определяешь настоящим».