Радищев

В своей «Беседе» Радищев доказывал, что преступно свободного по рождению человека превращать в «тяглый скот». Оттого отечество лишается своих истинных патриотов, своих сынов. Истинный же сын отечества — это свободный человек. Им не может быть помещик, «терзающий ближних своих насилием, гонением и притеснением»; дворянский чиновник, «простирающий объятия свои к захвачению богатства и владений целого отечества своего», «который с хладнокровием готов отъять у злосчастнейших соотечественников своих и последние крохи», живущий для «услаждения вкуса и брюха». Им не может быть и крепостной крестьянин, превращенный из человека в раба. Поэтому, раз крепостное право лишает отечество своих сынов, необходимо уничтожить это зло, вернуть людям свободу, уничтожить причину развращения людей, расправиться с мучителями и поработителями. Это было смелым, открытым, публичным выступлением против русского крепостничества. «Помните,— пророчески возвещал Радищев, —что все чаще и чаще жестокая печаль возжигает свет разума в душах русских земледельцев и заставляет их проклинать бедственное свое состояние и искать оному конца».

Чтение статьи вылилось в триумф Радищева. Молодежь приняла ее, и она была напечатана в декабрьской книжке журнала «Беседующий гражданин» за 1789 год.

Тогда же он оборудует свою маленькую типографию. Вместе с друзьями своими, сослуживцами по таможне, он трудился над печатанием последнего и главного своего детища—«Путешествия из Петербурга в Москву». К маю 1790 года книга была готова. Отпечатали почти шестьсот пятьдесят экземпляров. «Письмо другу»—первенец типографии—было уже пущено в продажу и прошло спокойно. Ранее напечатанное «Житие Ушакова» вызвало переполох в столице, Свидетельство лейпцигского друга

Радищева—Кутузова, с которым он в эту пору уже совсем почти разошелся, показывает, как дворянские круги встретили эту книгу. В «Житие Ушакова»,—пишет он,— автор изъяснялся живо и свободно, со смелостию, на которую во многих землях смотрят, как будто на странную метеору. Книга наделала много шуму. Начали кричать: «Какая дерзость, позволительно ли говорить так!» и проч. и проч. Но как свыше молчали, то и внизу все успокоились. Нашлись и беспристрастные люди, отдававшие справедливость сочинителю». На этих-то «беспристрастных» и рассчитывал Радищев, желая сделать из них «зрителей без очков», презирая всей душой «громко кричавших». Как-то встретят теперь его «Путешествие»? Шум явно будет еще больше—здесь он самой Екатерине «грозил плахою». Очевидно, что ни правительство, ни Екатерина, прочтя ее, не будут молчать. Значит?.. Надо было ждать всего.

Первые двадцать пять экземпляров книги Радищев вручил знакомому книгопродавцу Зотову. Через несколько дней в Гостином дворе в лавке № 14 по суконной линии начало продаваться «Путешествие из Петербурга в Москву». Несколько книг Радищев разослал знакомым и друзьям. Среди других «Путешествие» получил Державин. К концу месяца первая партия книг, переданных Зотову, была распродана. По городу пошел слух, что в Гостином дворе продается какое-то «Путешествие», в котором царям грозят плахою. Зотов прибежал на Грязную, требуя новых экземпляров.

Тем временем книга дошла до Екатерины. Чьи-то услужливые руки положили «Путешествие» на стол императрицы. Прочитав его, Екатерина пришла в величайшую ярость. Ее статс-секретарь Храповицкий записал в своем дневнике: «Говорено было с жаром и чувствительностью о книге «Путешествие из Петербурга в Москву». Открывается подозрение на Радищева. Сказать изволила, что сочинитель бунтовщик, хуже Пугачева». Немедленно был дан приказ сыскать сочинителя. Воронцова, как начальника Радищева, предупредили. Тот незамедлительно оповестил Радищева. Стало ясно—надо готовиться к расплате. Радищев уничтожает все бумаги, сжигает книгу, спокойно ожидая ареста. Беспокоила лишь дума о детях. Их судьба мучила и огорчала. Жена, Анна Васильевна, умерла в 1783 году. Оставшиеся дети воспитывались им самим. Помогала сестра жены, Елизавета Васильевна Рубановская. Что будет с детьми теперь, когда они осиротеют совсем? На кого он оставит их?

26 июня был арестован книгопродавец Зотов. Наступал черед Радищева. 30 июня в девять часов утра к нему прибыл подполковник Горемыкин с ордером на арест. Радищев был передан в руки начальнику тайной ее императорского величества канцелярии Шешковскому, прозванному в обществе за жестокость «кнутобойцем». Прямо из дома Радищева увезли в Петропавловскую крепость.

А тем временем Екатерина продолжала читать и перечитывать ненавистное «Путешествие», испещряя его своими заметками и вопросами. Следствие по делу о сочинителе «пагубной книги» она вела сама. Чем дальше читала она сочинение Радищева, тем яснее становилось, что перед ней неслыханная по своей дерзости, беспримерная не только в России, но и во всем свете книга, в которой проповедовалась и воспевалась крестьянская революция. Подавив пугачевское возмущение, Екатерина надеялась, что навсегда покончила с «бунтовской заразой». Вспыхнувшая затем война в Америке, начавшаяся революция во Франции не очень волновали ее,—она была убеждена, что в России такого быть не может. И вдруг нашелся человек, который в столице ее империи печатает и продает книгу, призывая народ к мятежу. С раздражением Екатерина отмечала, что «автор с редкою смелостию» говорит о царях и грозит им плахой. В конце книги она отметила самую главную мысль: «Свободы не от советов великих отчинников ожидать должно, но от самой тяжести порабощения». С содроганием вспомнив недавнее восстание Пугачева, приписала к этому месту от себя: «То есть надежду полагает на бунт от мужиков».

Все эти пометки и замечания Екатерины послужили основанием сначала для вопросов арестованному Радищеву, а затем для приговора. Следствие шло две недели. От Радищева добивались сведений о сообщниках, подозревая его в организации заговора. Задавались вопросы, почему написал книгу, зачем грозил царю, отчего надежду полагал на бунт от мужиков. Радищев избрал тактику — категорически отрицать наличие сообщников, уверять, что действовал одиноко, • никого не выдавать и всю вину взять на себя.

Иначе обстояло дело с замечаниями Екатерины, на которые должно было отвечать. Отрекаться в авторстве было бессмысленно. Поэтому, отвечая на задаваемые вопросы, он действовал осторожно, тонко, умно, а подчас и иронически, обнаруживая полное присутствие духа. Он ц здесь, в заточении, в крепости, вел борьбу, борьбу за свою жизнь, не желая дешево отдать ее ненавистной власти.

На вопрос, зачем писал книгу, Радищев, притворившись простачком, заявлял: «Хотел прослыть писателем». Екатерина не заметила тонкости этого тактического хода; ведь «Путешествие» было издано анонимно. Спрашивали — откуда взялась мысль сочинить столь возмутительную книгу. Радищев иронически отвечал: решил подражать французскому писателю Рейна л ю и англичанину Стерну. Зло этого ответа таилось в намеке,—ведь это Екатерина популяризировала французских просветителей, это она «перекраивала на свой салтык» Стерна. Ну вот, издевался Радищев, мое преступление и состоит всего лишь в том, что последовал высочайшему примеру. Но когда разгневанные палачи припирали Радищева к стенке и, цитируя его революционные призывы, спрашивали: «Что

разумеете под словами: «свободы ожидать должно от

тяжести порабощения», отвечал: писал потому, что «сожалел о участи крестьянского жребия». А в общем теперь понимает, что поступал дерзновенно. На вопрос, в каком смысле и кем сочинена ода «Вольность», «явно бунтовская, где царям грозится плахою», твердо отвечал: сочинил он, а далее, обходя вопрос о содержании ее (нельзя же было, в самом деле, говорить о том, что хотел возвести Екатерину на плаху), писал: «Теперь чувствую, что ошибался». И так поступал он до конца. На вопросы, от которых было не уйти, он отвечал: теперь понимаю, что ошибался.

Не добившись признания и не сломив духа мятежника, Екатерина повелела судить его, указав, что ожидает от судей «справедливого приговора»,—смертной казни. Угодливые чиновники из Уголовной палаты поспешили исполнить высочайшее повеление. Екатерина решила наказать «возмутителя» со всей жестокостью, чтобы это было примером для других.