Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы)

"Больше не являться ко мне с этой просьбой!" - кричал он на Папу Шнитова, когда тот снова пришел к нему.

"Есть не являться! - отвечал Папа Шнитов. - В последний раз".

Через некоторое время он опять притопал к насыпи железной дороги, в которой была вырыта землянка командира полка.

- Я же приказал не являться ко мне с этой просьбой! - нахмурил брови Краснов, выслушав очередное ходатайство.

- А я совсем и не с этой просьбой, - невозмутимо улыбаясь, отвечал Папа Шнитов. - О другом бойце речь идет. Честное слово! Тот был ефрейтор, а этот сержант. Того Столбцов фамилия, а этого, наоборот, Ямкин... Да и случай особый...

- Сам ты особый случай, Папа Шнитов! - Майор ударил кулаком по столу. - Погоди, я до тебя доберусь!

Гнев командира полка был больше показным, чем всамделишным. Разозлиться на Папу Шнитова всерьез было трудно. Каждый, кого он донимал своими просьбами и ходатайствами, будь то командир полка или начальник вещевого склада, будь то, наконец, капитан Зуев, с которого Папа Шнитов, что называется, "не слезал", - каждый понимал, что хлопочет он не за себя и отнюдь не ради своего авторитета у бойцов, что тоже было бы "за себя", а что печется он о вверенных его заботе людях.

У самого Папы Шнитова, как он рассказывал, жила в Ленинграде старенькая, восьмидесятишестилетняя мать. Пользуясь расположением начальника политотдела, полковника Хворостина, Папа Шнитов выхлопотал у него разрешение навещать свою старушку дважды в месяц. Каждый раз он, как было положено, брал с собой в качестве сопровождающего одного из бойцов. Два человека в месяц попадали в город и таким образом. Сам Папа Шнитов, отправляясь в Ленинград, набирал поручения и посещал две или три солдатских семьи. В каждом доме он оставлял "гостинец" от мужа или сына, к которому обычно добавлял что-то из своего офицерского пайка, подкопленного за полмесяца. Где банку тушенки, где брусок масла, где сгущенное молоко, где немного сахара... Как-то раз ефрейтор Нонин, сопровождавший замполита в город, спросил его на обратном пути, когда же он успевает зайти к своей старушке.

"Секрет политшинели, - ответил Папа Шнитов. - Для истории такие пустяки не существенны", - добавил он после некоторой паузы. И Нонин, подумав, с этим согласился.

* * *

К политзанятиям Папа Шнитов готовился тщательно, хотя и своеобразно. Придя на инструктивное совещание в политотдел, он спешил занять место в первом ряду и заблаговременно доставал из толстой полевой сумки, вечно чем-то набитой, большой блокнот и химические карандаши. Он старался как можно подробнее фиксировать то, что говорил лектор. Но из каждой фразы успевал записывать не более двух-трех слов. Первое, последнее и одно или два из середины. Между этими словами Папа Шнитов оставлял расстояния, примерно соответствующие длине пропущенного текста. Страницы его блокнота заполнялись одиноко стоящими словами различной химической яркости. Возвратившись после лекции в землянку, он садился за расшифровку своей "стенограммы", стараясь заполнить пропуски по памяти. В голову, как нарочно, приходили фразы, которые были то длиннее, то короче оставленных интервалов, а то и плохо сочетавшиеся по смыслу с теми словами-"шпонками", на которые их надо было надеть. Возня с таким "кроссвордом" кончалась тем, что Папа Шнитов отталкивал от себя бесполезный блокнот и принимал решение проводить предстоящее политзанятие, как всегда, "от души". Душой Папа Шнитов был убежденный коммунист. Его убеждения сложились в ранней юности, на фронтах гражданской войны.

С самого начала он твердо поверил в то, что все хорошее, доброе, гуманное, передовое и правдивое на земле - это и есть коммунизм. А все жестокое, отсталое, темное и лживое - это злобный мир его врагов. Папе Шнитову очень хотелось дожить до полного торжества добра и правды. Для скорого осуществления этой мечты были вроде бы уже готовы все условия: власть находилась в руках рабочих и крестьян... Но темные силы зла мировой капитал, а теперь и его новые наемники - фашисты - не дают и не дают передышки. Всю жизнь приходится с ними воевать! Этой борьбе Папа Шнитов отдал себя целиком. Как говорили в революционные годы, беззаветно.

Зимой сорок третьего, когда Папа Шнитов пришел замполитом в роту, на Ленинградский фронт в составе пополнений с Большой земли прибывало много узбеков и казахов. Фашисты через радиоустановки на передовой и с помощью листовок старались сеять рознь между советскими бойцами различных национальностей. Успеха эта пропаганда не имела. Но политработники фронта усилили внимание к интернациональному воспитанию бойцов. Поэтому никто не удивился, когда на политзанятиях, которые Папа Шнитов проводил на эту тему, появился сам начальник политотдела, полковник Хворостин.

Занятие проходило в просторной палатке полкового медицинского пункта, свободной от раненых. Вчерашних уже эвакуировали в медсанбат. Новые пока не поступали - на передовой было сравнительно спокойно. Через слюдяные окошки в палатку проникал бледный свет серого зимнего дня. Бойцы сидели в шинелях и в шапках вокруг длинного стола, сколоченного из трех досок, и на табуретках вокруг железной печурки.

Когда полковник, высокий, сухощавый, в белых фетровых бурках и в каракулевой папахе, вошел, все поднялись с мест. Папа Шнитов склонил голову на правое плечо, навстречу поднятой для приветствия руке, и попросил разрешения начать политзанятия. Полковник утвердительно кивнул:

- Разрешаю.

Затем он прошел вперед и сел на табуретку, торопливо освобожденную его давним знакомцем ефрейтором Нониным.

Папа Шнитов был, само собой, взволнован присутствием своего начальника. Тем более что полковник вынул блокнот и приготовился записывать. Прежде чем заговорить, Папа Шнитов несколько раз покашлял в кулак, чтобы оттянуть время.

- Вот что, друзья-товарищи, - начал он наконец. - Хочу я задать вам один вопрос. Для ясности спрошу словами известной песни: "Что мы защищаем, что мы бережем?" Кто ответит?

Солдаты, тоже возбужденные присутствием полковника, отвечали охотно, тем более что ответить можно было безошибочно:

- Родину!

- Землю свою защищаем!