Непостижимая Шанель

Кому Артур Кейпел был обязан своим назначением во франко-английскую военную комиссию по углю? Маловероятно, чтобы Клемансо не приложил руку к этому решению.

В 1915 году все видели, что трагический список орудий смерти растет: именно тогда в небе появились первые самолеты, на земле — первые танки, а в воздухе — ядовитые удушающие газы, против которых не было спасения. А перед Боем открывался мир, о котором немногие еще осмеливались мечтать. Жить между Парижем и Лондоном, удалиться от зоны боевых действий, избавиться от лишений, страданий, быть не просто офицером среди прочих, а тем, кто принимает решения и заставляет других выполнять их, — от этого голова шла кругом.

Все это вполне соответствовало мечтам настоящего честолюбца.

Кейпел хотел добиться положения, которое помогло бы ему отомстить за несправедливость — за свое незаконное рождение, заставлявшее его так страдать. Ему это удалось. Теперь он мог вернуться в Англию и общаться на равных с молодыми людьми из хороших семей.

Но летом, до отъезда, он получил увольнительную. Всего на несколько дней. Этого как раз было достаточно, чтобы устроить каникулы. Он повез Габриэль в Биарриц.

Франция переживала новое расслоение населения: на фронте те, кто страдал, в Париже те, кто болтал, в Довиле те, кто ждал, в Биаррице те, кто извлекал выгоду.

«Мирамар» выглядел, как в мирные времена. «Пале» — тоже. Там каждый вечер танцевали. Отпускники, в ушах которых звучала еще совсем другая музыка, вновь почувствовали себя уверенно на блестящем паркете. Танго было противоядием. В какой тональности играется «Под небом Аргентины»? На фронте, где небо было сплошь в разрывах, снаряды свистели на ми-бемоль. От воспоминаний об этой песне надо было защищаться.

С другой стороны границы прибывали верные клиенты — брюнеты с напомаженными волосами и кудахчущие испанки, ведомые сильно развитым чувством элегантности и страстной жаждой удовольствий. Закрытые кондитерские вызывали у них приступы гнева. Что происходит? Биарриц стал «совсем не таким». А русские, куда подевались русские? Полицейский кордон больше не защищал князя Юсупова и великого князя Дмитрия во время их морских шалостей. Ах, эти двое, как же в них влюблялись! Прекрасны, словно ангелы небесные. Женщины сходились толпой, чтобы поглазеть на них. В конце концов ангелам осточертело: оставят ли их когда-нибудь в покое? Муниципалитет был извещен об их недовольстве. Отсюда — полицейский кордон. Но жандармов в Биаррице недоставало. Поэтому адъютанты собственными телами прикрывали купальщиков. Бесполезно. Как можно скрыть величие великого князя?

Но те времена кончились. Исчезли Феликсы, Дмитрии, и если только вы не возили с собой кондитера и запасы муки, с чем многие смирились, несмотря на неудобства, — никаких пирожных. Возмутительно, не так ли? Заметим в скобках, что Габриэль было на это наплевать. Бою тоже. Существовали хапуги, тыловые крысы? Что ж, верно. И было бы глупостью во имя непонятно каких принципов не воспользоваться ситуацией. Нувориши заявляли, что готовы купить все что угодно. В военные времена «что угодно» имело точный смысл — роскошь. Значит, надо было дать им роскошь. И Бою, и Габриэль пришла мысль повторить в Биаррице тот же опыт, который год назад в Довиле дал такие замечательные результаты. Что было у Боя на уме? Хотел ли он воссоздать обстановку прошлого? Или собирался добавить еще одну жемчужину в корону Габриэль? А может, подсознательно, он хотел удалить Габриэль из Парижа, где теперь собирался проводить больше времени?

Возможно, у Боя и были эти задние мысли. Но преобладала общая для обоих склонность к риску и предпринимательству. Это было главным. За несколько дней до отъезда Артур Кейпел дал Габриэль ссуду, и она открыла в Биаррице уже не ателье, а настоящий дом моделей, с коллекциями и платьями по 3000 франков.

Никогда еще в Биаррице не видели, чтобы портниха устраивалась с подобной роскошью. Вместо магазина — вилла, расположенная на спуске к пляжу, напротив казино. Это был дом, похожий на маленький замок, с башенкой, выходящей на улицу, просторным внутренним двором, обнесенным каменной стеной. Габриэль, сняв виллу, начала с того, что засадила двор гортензиями.

Денег было потрачено много. Теперь предстояло добиться успеха.

Габриэль попыталась извлечь из уединения Адриенну, единственную женщину, которой она могла бы довериться. Но расчет на помощь Адриенны не оправдался. Габриэль, никогда не предполагавшая, что перед ней можно устоять, предложила той шикарные платья, каникулы. Адриенна по-прежнему не соглашалась. 25-й драгунский полк находился на отдыхе. Ей вот-вот должны были дать разрешение провести несколько дней со своим «обожаемым». Она жила в ожидании. Но позже… Она обещала, что позже…

Когда она приехала, безжалостная Габриэль разразилась одним из замечаний, на которые всю жизнь была мастерица: «Твое „позже“ превратилось в „слишком поздно“».

Дело в том, что Антуанетта, по-прежнему глуповатая, но добрая, примчалась на помощь, и между Парижем и Биаррицем уже установился обмен работницами, что должно было позволить успешно провести обучение новеньких.

Поэтому Адриенну приняли холодно.

Эта влюбленная, которая из-за пустяков впадала в состояние оцепенелого ожидания, начинала невероятно раздражать Габриэль. Чего было бояться женщине, в которую любовник был влюблен настолько, что не знал иной заботы, как только жениться на ней? Более того, Адриенну не удовлетворяло то, что осчастливило бы Габриэль: ей поминутно казалось, что ее респектабельности что-то угрожает.

Поэтому она трагически восприняла историю, показавшуюся Габриэль предметом для веселых шуток. Адриенна вернулась из поездки на фронт уязвленной и сконфуженной. Человек, проверявший срок действия разрешений, спросил ее: «Вы супруга лейтенанта де…?» — и, получив отрицательный ответ, прибавил с откровенностью, вызванной скорее наивностью, нежели непочтительностью: «Тогда порядок, я вас пропускаю. Полковник предпочитает полюбовниц законным. Он говорит, что жена расслабляет, тогда как краля…» Но Габриэль категорическим тоном пресекла все попытки Адриенны похныкать. Ей не было дела до того, что не касалось работы. Она добавила, что замечание, оскорбившее Адриенну, не столь глупо, как может показаться. И потом, если та так боится армейских грубостей, сидела бы себе дома.

Так между ними впервые пробежал холодок, и вместе с тем проявился новый облик Габриэль. Облик женщины, у которой бывали внезапные приступы плохо сдерживаемой враждебности. Картины разделенной любви, незатейливого счастья выводили ее из себя. Она вставала на дыбы перед тем, чего никогда не знала. Но если несбывшиеся мечты и терзали ее, Габриэль скрывала их умело. Она прятала рождавшуюся в ней горечь, отказываясь уравнять в правах любовь и свое страстное желание добиться успеха.

У Габриэль был свой план военных действий. Биарриц являлся своего рода аванпостом, делавшим для нее Испанию доступной. Нейтральная страна была совсем рядом, с сырьевыми ресурсами и клиентурой. Надо было устроиться как следует, воспользовавшись предоставившейся возможностью. А потом? Хватать все, что плыло в руки, — нитки, ткани, женщин.

Ее тактика состояла в том, чтобы, обеспечив себе тылы, вернуться на улицу Камбон и развернуть там свою штаб-квартиру. Она торопилась освободиться. Бой был в Париже один. Рассчитывать на Адриенну? Бесполезно. Она оставила в Биаррице Антуанетту, дав ей полные права. Пусть она обоснуется в городе. Большего от нее не требовалось. Габриэль взялась убедить сестру в том, что ее будущее было в Биаррице и только там.

Антуанетта была женщиной несколько крикливой. Она стала ломаться. Габриэль разгорячилась и использовала все виды оружия: угрозы, запугивания. Кажется, Антуанетта стала идиоткой? Разве она может в другом месте встретить какого-нибудь иностранца, привлекательного, богатого, способного жениться на ней? Самое главное — выйти замуж. Антуанетте нельзя терять времени.