Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Затянутая в белоснежное платье, Мэрилин чуть спотыкается на каблуках-шпильках, касается микрофона кончиками пальцев, указывает на президента, который сидит где-то там, в темноте, закрывает глаза, облизывает губы и начинает петь. Надтреснутый, неуверенный, хрипловатый, ее голос как бы говорит: меня все бросили — Джо, Фрэнк, Артур, Ромео, — потому что я была плохой девочкой. Пусть видят теперь и они, и сорок миллионов американцев, до чего я плохая.

После спектакля, на званом вечере у Артура Крима, нью-йоркского театрального магната, Роберт Кеннеди порхает, как ночная бабочка вокруг свечи. Позднее вечером президент и Бобби увлекли Мэрилин в тихий уголок, где оживленно беседовали в течение четверти часа. Потом видели, как Мэрилин пять раз за вечер танцевала с Бобби под испуганным взглядом его жены, Этель. На рассвете воскресного дня президент и Мэрилин Монро ушли с праздника и спустились в частном лифте в подвальный этаж особняка Крима. Оттуда они попали по туннелю в отель «Карлайл», прямо в апартаменты Кеннеди.

Она больше никогда не видела Джона Кеннеди. После этой ночи президент решил порвать с ней, чтобы опровергнуть начавшие расползаться слухи об их связи. Хотя было сделано несколько фотографий Мэрилин с двумя братьями, до нас дошла только одна. Ранним утром агенты тайных служб конфисковали негативы снимков в фотолаборатории журнала «Тайм».

Когда Джоан Гринсон встретилась с Мэрилин накануне ее отъезда, та напомнила ей куклу — накачанная наркотиками, безвольная, поникшая. Она дала Мэрилин на дорогу, на счастье, детскую книжку «История паровозика, который все мог», чтобы Мэрилин взяла ее с собой в Нью-Йорк. Но когда белокурая звезда взошла на сцену Мэдисон Сквер Гарден, ее платье было таким обтягивающим, что она никак не могла спрятать под ним книжку или шахматного коня. Накачанная успокоительными и шампанским, с холодом в сердце, она вступила в огромную черную пасть, ослепленная прожекторами, таща за собой тень своего страха. Вернувшись в Лос-Анджелес, она рассказывала Джоан об этом ужасном моменте: «Все говорили о моем платье за шесть тысяч долларов из прозрачной ткани. Оно так обтягивало фигуру, что Жану-Луи пришлось зашить его прямо на мне. Они ничего не поняли. Это не платье было моей кожей, а моя кожа была и остается одеждой из плоти, моя кожа скрывает мою наготу».

Беверли-Хилл 3,

Роксбери-драйв

21 мая 1962 года

В записях Ральфа Гринсона, посмертный архив которого хранится в Университете Калифорнии, в Лос-Анджелесе, находится черновик книги, которую он планировал написать, — «Медикаменты и наркотики в психоаналитической ситуации». В главе 12 мы читаем: «Когда я уехал в отпуск на пять недель, то счел уместным не оставлять эту пациентку без лекарств, которые она должна была принимать, чувствуя депрессию или тревожность. Иначе она могла бы почувствовать себя покинутой и осуществить свои планы самоубийства. Я прописал антидепрессант быстрого действия в комбинации с успокаивающим — дексамилом. Я надеялся, что она почувствует себя лучше, если у нее будет что-то полученное от меня, на что она сможет полагаться. Короче говоря, ситуация была такова: во время моего отсутствия она самостоятельно не справится с депрессивной тревожностью и одиночеством. Дать ей лекарства — значило бы дать ей «проглотить» часть меня, что-то, что она сможет принять внутрь, чтобы преодолеть чувство ужасной пустоты, которое подавляло ее и сводило с ума».

Психоаналитик уехал. Мэрилин также уехала. Он не возвращался. Она вернулась. Взбодренная амфетаминами, Мэрилин явилась на службу в шесть пятнадцать утра в понедельник 21 мая, через тридцать три часа после гала-концерта в Нью-Йорке. Она сообщила Кьюкору, что готова сняться в сценах, предусмотренных на тот день, но о крупных планах не могло быть и речи. Было видно, что она больна, и Уитни Снайдер понял, что никакой грим не сможет скрыть следы утомления, оставленные прошедшими выходными. Он покрыл все ее тело специальным составом — литр тонального крема цвета загара от Макс Фактора, полчашки белил цвета слоновой кости и немного клоунских белил.

В среду она наконец снялась в сцене с бассейном. Мэрилин вытаскивала Дина Мартина из постели Сид Черисс. Как правило, в сценах такого рода актриса или ее дублерша надевала трико телесного цвета. Никто не ожидал, что она появится на площадке голой. Когда все увидели, что она выходит из воды, сняв купальник, реакция была невероятной. Все бросились на съемочную площадку. Вайнштейн позвал охранников, чтобы закрыть доступ ко входу в студию. Снизив температуру амфетаминами и избавившись от головной боли с помощью демерола, Мэрилин провела четыре часа в воде под щелканье затворов и жужжание камер, о бесперебойной работе которых позаботился Кьюкор. Как и Пэт Ньюкомб, пресс-атташе, он понял, что для рекламы фильма это шанс, который нельзя упускать.

Большая часть следующего съемочного дня пропала. Но вместо нее последовала фотосессия обнаженной Мэрилин. Кьюкор пригласил трех фотографов: Уильяма Вудфилда, Лоренса Шиллера и Джимми Митчелла. Пятьдесят две фотографии, проданные по общей цене 150 000 долларов, были сразу же опубликованы в семидесяти журналах тридцати двух стран. Мэрилин снималась в фильмах обнаженной, когда только начинала свою карьеру кинозвезды. После этого она продолжила сниматься почти без одежды в пределах, продиктованных цензурой в фильмах «Ниагара», «Автобусная остановка» и «Неприкаянные». На этот раз подобная сцена ее не испугала. Напротив, в бассейне она почувствовала себя возрожденной. Не только потому, что похудела на шесть килограммов за несколько недель и вернулась к своим прежним размерам. Снова повторялась та же странная ситуация. Она стыдилась не своего тела, а слов.

В 1956 году Наташа Лайтесс, после разрыва отношений с Мэрилин, опубликовала ядовитую статью, в которой истолковывала ее тягу к обнажению как признак психической неуравновешенности. «Голая она шла из постели в ванную, голая выходила из кухни в сад, ничего не замечая, на глазах у костюмерш, гримерш, парикмахеров», — писала бывшая подруга, одно время делившая ее квартиру и постель, повлиявшая на ее актерскую игру в двадцати двух фильмах с 1948 по 1955 год, пока ее не сменила Паола Страсберг в фильме «Зуд седьмого года». «Можно было подумать, — продолжала Наташа, — что нагота ее успокаивает, вводит в какой-то гипноз. Она бесконечно вглядывалась в свое отражение в большом зеркале, сидя или стоя, с приоткрытым ртом, тяжелым взглядом полузакрытых глаз, полностью погруженная в собственный образ».

Навязчивое влечение, которое Мэрилин испытывала к зеркалам, началось в раннем детстве. Ее часто находили застывшей перед своим отражением. Когда она выросла, ее друзья и коллеги постоянно видели, как она разглядывает себя в трюмо, поправляя платье или приглаживая изгиб брови. Она просто не могла пройти мимо зеркала, не остановившись перед ним. Трумен Капоте рассказывает, что однажды видел, как она несколько часов просидела перед своим отражением. Он спросил, что она делает и она ответила: «Смотрю на нее».

В начале пятидесятых годов Билли Холлидей пела как-то вечером в одном ночном клубе Лос-Анджелеса. Мэрилин сопровождал ее костюмер, Билл Травилла. Он сказал ей, что в комнате, служившей уборной чернокожей танцовщице, висит на стене календарь со снимками обнаженной Мэрилин. Монро бросилась туда и, не сказав Билли ни слова, не взглянув на нее, встала перед собственными фотографиями, не отрывая от них взгляда, словно в экстазе. Билли бросила календарь ей в лицо и выгнала ее, обозвав идиоткой.

Прежде чем переехать в 1957 году в квартиру, где она жила с Артуром Миллером и которую сохранила до самой смерти в качестве своего пристанища в Нью-Йорке, Мэрилин покрыла зеркалами несколько стен от пола до потолка.

Но фотографии имели, по сравнению с зеркалами, одно драгоценное преимущество: за ними был еще кто-то, другой человек. А перед ними — зритель — кто-то, кроме Мэрилин. Они представляют человека, не меняя правой стороны на левую, а ведь именно такой образ видят окружающие. Они представляют тебя такой, какой тебя видят окружающие — ведь слово «объектив» плохо передает эту уникальность взгляда, эту субъективность, скрывающуюся за аппаратом. Фотографии связывают то, что зеркала разбивают. За несколько недель до встречи с Ральфом Гринсоном Мэрилин говорила У. Дж. Уэзерби: «Я часто думаю, что лучше не быть знаменитой. Мы же, актеры, мучаем себя нашим образом, мы — как бы это сказать? — нарциссичны. Я часами могу сидеть перед зеркалом, подстерегая признаки старения. Я хочу стареть, не делая косметических операций. Подтянуть обвисающую кожу лица — слишком простое решение. Это лишает лицо жизни, выразительности. Я хочу быть верной моим чертам, этому лицу, которое я сделала себе, я хочу быть для этого достаточно смелой. Но иногда я думаю, что было бы легче избежать старости, умереть молодой, но тогда кто же доживет твою жизнь? Кто узнает, кто ты такой?»