Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Руководство «Фокс» солгало, заявив, что фильм потерян, и даже вычеркнуло его из списка фильмов компании. Студия также утверждала, что Мэрилин играла сцены в полубессознательном состоянии, накачанная лекарствами, и все считали, что ее работа над этим последним фильмом была всего лишь печальным завершением блестящей карьеры. Этот фильм доказывал обратное. Мэрилин появилась в нем в наилучшей форме. Ее игра была на уровне других ее фильмов: забавная и трогательная, она освещает экран.

Беверли-Хиллз,

Роксбери-драйв

31 мая 1962 года

Когда продюсеры смотрели рабочие съемочные материалы фильма «Что-то должно рухнуть», они нашли, что игра Мэрилин «какая-то замедленная и сонная». Ее предлагали заменить другой актрисой. Мэрилин, очень встревоженная, беспорядочно металась, уже не понимая, откуда ждать опасности. Вечером Мэрилин пришла к Уэкслеру. В тот день Джордж Кьюкор вел себя особенно невыносимо. Тридцать дублей одной и той же сцены — и ни один не признан удовлетворительным. Мэрилин кричала. Она была в бешенстве.

— Стоп! Эти слова я слышу уже пятнадцать лет. Стоп! Мотор! Снято! Еще один последний дубль! Разве они понимают, эти киношники, что они снимают, запускают, режут, монтируют нас, актеров… Кино — это как половой акт: другой человек берет твое тело, чтобы проиллюстрировать фантазии, в которых тебя нет. Только без нежности, которая иногда дает чувство, что хоть немного существуешь и сам как человек. Упорядоченная жестокость начинается с других.

— Делайте уступки, — сказал психоаналитик Уэкслер. — Кьюкор — гомосексуалист, он ненавидит женщин, это точно. Но он великий режиссер. Позвольте ему вами управлять.

— Нет, я не хочу этого терпеть. Не хочу больше, чтобы со мной обращались так деспотично. Я подписала первый контракт с «Фокс» в 1946 году. Мне было двадцать лет. В начале прошлой зимы они послали мне телеграмму: если вы не сниметесь в последнем фильме, предусмотренном контрактом, мы будем десять лет таскать вас по судам. В декабре я уступила. К этой студии, ко всему, что она представляет, я испытываю только презрение. Сама табличка с названием «Фокс» вызывает у меня тошноту.

— Попытайтесь закончить работу. Я понимаю Кьюкора. Он действительно в отчаянии. Я бы тоже так чувствовал себя на его месте. Вам надо взять себя в руки.

— Это невозможно. Ваш коллега уехал почти месяц назад. С тех пор у меня ничего не ладится. Сегодня мне исполнилось тридцать шесть лет. И Кьюкор пришел в ярость, когда узнал, что в конце дня планируется отметить мой день рождения. «Только не на съемочной площадке. Только не сейчас!» — сказал он. Но после работы мне подарили именинный торт с горящими бенгальскими огнями, а наверху — две фигурки: я в неглиже и я в бикини, — торт с большой помпой ввезли на тележке. И это студия «Фокс», которая потратила более 5000 долларов на день рождения Элизабет Тейлор во время съемок «Клеопатры» в Риме! На торт скинулась съемочная группа. Шампанское купил Дин Мартин. Все пели: «Happy Birthday». Еще одна маленькая серенада любви, которая пытается прогнать смерть сладостями и поцелуями. Но тут настала моя очередь. Мне показалось, что торт — это я, а тележка — носилки. Я убежала.

Помолчав, она продолжила:

— Вы верите в смысл цифр? Сейчас 1962 год, а я родилась в 1926-м. Шестьдесят два — это двадцать шесть наоборот. Двадцать шесть лет прожила Джин Харлоу. Тридцать шесть лет мне, и в стольких же фильмах она снялась. Значит, это либо мой последний год, либо я наконец найду Норму Джин, которая родилась 01. 06. 1926, в 9 часов 30 минут утра в Общей больнице Лос-Анджелеса. В тот год, когда умерла Харлоу. Бывают дни, когда мне хотелось бы прожить мою жизнь наоборот, как перематывают пленку. Скажите, доктор Уэкслер, что заставляет возвращаться назад в фильме — смерть или жизнь? Я боюсь, что это будут мои последние съемки. И мои последние сеансы психоанализа… Вы ничего не отвечаете. Вам наплевать. Вы ждете конца этого часа и ваших долларов!

Она долго молчала, потом продолжила;

— Я полгода танцевала для фильма «Давай займемся любовью». Мне так и не удалось отдохнуть. Я ужасно устала. Куда мне идти?

Она внезапно вскочила и вышла, не говоря ни слова. Уэкслер не поднял головы; он подумал: «К черту!»

Рим,

1 июня 1962 года

Ральф Гринсон отлучился с собрания, на котором сидел с утра с коллегами — римскими психоаналитиками. Он заскучал и предпочел бесцельно погулять по Трастевере. Он остановился перед магазином подарков на площади Святой Марии и стал искать на полке с игрушками подарок для Мэрилин. Он решил послать ей что-нибудь символическое, что поможет дождаться его. Подарок, купленный в день рождения. Похоже, шахматной фигурки было недостаточно, чтобы успокоить ее страх покинутости, судя по отчету Уэкслера.

Когда продавщица спросила, что он хочет купить, он ответил, что сам не знает.

— Сколько лет ребенку?

— Тридцать шесть. Простите, три — шесть, для ребенка от трех до шести лет.

— Лучше всего будет плюшевая игрушка.

Гринсон поискал в куче игрушек лошадку, что-нибудь, что напоминало бы шахматного всадника. Он выбрал зверушку, больше всего напоминающую его внешне — тигренка, — и заказал подарочную упаковку.

— Вы не могли бы отослать его в США? У меня нет времени, а вы больше разбираетесь в таможенных и прочих формальностях. Конечно, доставку я оплачу.

— С удовольствием. Какой адрес?

Гринсон написал на протянутом ему листке бумаги:

«ММ. Проживает по адресу: 122305, Фифт Элена-драйв, Брентвуд 90049 3930 GA., США, Земля».

Он не указал отправителя, не приложил записки. Она поймет. «На самом деле, — подумал Гринсон, — мы с ней принадлежим к разным видам. Мы были созданы, чтобы не встретиться, как тигр и кит. Не могу сказать, кто из нас двоих был тигром, а кто китом».

В свой последний день рождения Мэрилин ранним утром позвонила детям своего психоаналитика и пригласила их кое-что отпраздновать. Джоан и Дэнни провели с ней весь вечер. Они пили шампанское из пластиковых стаканчиков, сидя на нераспакованных ящиках с вещами. Они подарили Мэрилин бокал, на котором было выгравировано ее имя. «Теперь, — сказала она, — когда я пью, я всегда смогу помнить, кто я такая». Шахматная доска лежала на полу, фигурки были разбросаны. Не хватало белого коня.

Через два дня Мэрилин снова позвонила им. Рыдая, она попросила их прийти к ней. Она лежала в постели, некрасивая, голая, прикрытая только простыней; вокруг валялись лекарства. Рядом с кроватью — статуя Родена. На глазах Монро — маска из черного бархата. Менее эротичную сцену трудно себе представить. Она была в полном отчаянии. Она никак не могла заснуть — а время уже перевалило за полдень — и постоянно винила себя. Она говорила, что она всего лишь жалкая развалина, что она уродлива, люди выказывают ей приязнь только из корыстных побуждений. Она повторяла, что у нее никого нет, что она сама — никто. Она также сокрушалась, что у нее нет детей. Ее монолог был сплошь пронизан мрачными мыслями, она повторяла, что больше не хочет жить. Джоан и Дэниэл вызвали доктора Энгельберга, который забрал флаконы с медикаментами и спрятал их в свою черную кожаную сумку. Уэкслер, которому также позвонили, высказал подозрение о передозировке дексамила и не приехал.

Вечером следующего дня Мэрилин вышла из дому в черном парике.

Брентвуд,

Фифт Хелена-драйв

1 июня 1962 года

Прожив двадцать лет в Париже, фотограф Джордж Баррис решил в 1982 году переехать обратно в Лос-Анджелес. Вместе с женой и дочерьми он посетил склеп Мэрилин в Аллее памяти кладбища Вествуд. Вскоре после этого он начал писать книгу воспоминаний и фотографий, посвященную той, о которой он сказал: «Она была полна жизни, и я никогда не поверю, что она покончила с собой».

Они познакомились в Нью-Йорке в сентябре 1954 года. Он делал фотографии к фильму «Зуд седьмого года». Когда Баррис приехал на съемочную площадку, первое, что он увидел, была ее спина. Низ спины. Для одного из планов фильма она высунулась из окна дома из коричневого камня на 61-й Восточной улице, шикарной улице Манхэттена. Подкравшись сзади, он щелкнул затвором фотоаппарата — она вздрогнула и обернулась, улыбаясь. Он сделал дюжину фотографий. Щелканье и смех, игривый прищур и открытые взгляды — лед был сломан. Фотограф был заворожен не столько актрисой, сколько простой и смешливой девочкой-подростком, которой до сих пор осталась эта двадцативосьмилетняя красавица.