Верхом за Россию (ЛП)

Что разрыв между нами и русскими в обоюдной сущности был столь же мало обоснован, как и предопределен в противоположном мире, об этом еще тогда предупреждал снова и снова своих современников Рудольф Штайнер, ясновидящий и прозорливый. Вряд ли вам попадали в руки хотя бы выдержки из его лекций, которые он во время Первой мировой войны читал в различных городах Германии. Они относятся к самый поучительным для нас из всех работ этого удивительного пророка. Он ведь пережил удивление только что погибших русских солдат, когда они в тех, недоступных нам мирах, встречали своих французских товарищей и не могли понять, что как раз они были их союзниками во время их теперь закончившегося земного существования, так сильно они чувствовали противоположность обоих, столь отличающихся друг от друга в их духовных переживаниях народов, таким отчетливым был для них контраст между этими, вышедшими из готового, окончательно развитого и почти уже закостеневшего народа и их собственной, находящейся только лишь у истоков своего развития и все еще способной к любым изменениям сущности. Гораздо более сильную привязанность ощущали они к немцам и к противникам, сформированным австрийским господством, предопределенным для них с точки зрения тех вышестоящих нам миров к многообещающей встрече партнеров. Только использование земной глупости позволяло работающим за кулисами силам разделить тех, кто столь близко стоял друг к другу, оттеснить их во враждующие лагеря.

Еще теперь мы несем в себе так много от того востока, что для нас путь к этим людям всегда остается открытым, что мы можем стать дополнением для них, а они для нас, что мы могли бы придать форму их бесконечности и, напротив, обточить в нас то, что еще слишком хрупко и тесно в нас. Мы должны дать всему целому профиль, а они фон. «Собиратели земли русской» — так называет история великих русских царей. Собиратели русских народов — ими должны бы стать мы!

Но мы здесь не для того, чтобы нивелировать различия, нет, скорее, чтобы еще больше увеличить их. Мы хотим эти народы как чистые и непрерывно переливающиеся звуки, хотим их и нас во всегда новом, никогда не ослабевающем напряжении. Русские их этой встречи должны выйти более русскими, украинцы более украинскими, еще более польскими — поляки, тогда они будут представлять собой то, чем были венгры, румыны и итальянцы рядом с семью разными славянскими народами в старой Австрии: зависящий от дирижерской палочки дирижера оркестр.

Старую Австрию все же видят в неправильном свете, если не знают, что она была неповторимой прелюдией к тому, что мы могли бы создать теперь: империю над народами. Там это была одна империя на Дунае: большая генеральная репетиция нашей истории. Теперь речь идет о самом концерте, не с Черным морем как самым последним ограничением, а с Тихим океаном; не с турком как врагом, а с воскресшим в Сталине Чингисханом, не с Белградом как городом судьбы, а с Казанью, вероятно, или с Самаркандом — кто еще это знает? Вы, наверное, думаете, что это просто случайность, что наши артиллеристы-рядовые из Мекленбурга или Померании проходят торжественным маршем мимо их командиров под мотив старого марша принца Евгения? Или это только одна из тех странных фантазий нашей военной истории, без более глубокого смысла? Для меня, у кого отец и прадед уже опускали саблю под звуки этого марша, для меня в этом есть очевидный смысл, ведь здесь, на восточных полях сражений принц Евгений может сказать нам почти что даже больше, чем сам Старый Фриц. Так как только он вел уже точно такую войну, которую также мы ведем теперь, на востоке против врагов запада, на западе против глупости европейцев.

Потому что они били его в спину не иначе, как нас сегодня. Французы все равно никогда не смотрят дальше Рейна. Англичане, однако, когда пришло время нанести решающий удар против Людовика XIV, когда путь на Париж казался освобожденным, тогда они бросили принца Евгения на произвол судьбы посреди поля битвы. Причина? Страх за европейское равновесие, страх, который еще может стоить Европе ее положения в мире. Если Англия победит и на этот раз, она будет могильщиком любой европейской державы — и своей тоже. Мы уже утверждали это. Теперь становится еще яснее, почему. Снова и снова Англия нападала на самого сильного и поддерживала вместо него вторые или третьи по силе государства, снова и снова она бросала мощь своих флотов на чашу весов против соответственно самого сильного по численности живой силы.

— Наконец, дойдет до того, — произнес всадник на вороном коне, — что Европе — с постоянно сократившейся силой и с увеличившейся слабостью — однажды не хватит сил, чтобы собрать их для защиты от чужого насилия.

— Нет, — ответил скачущий в середине, — если мы из каждого нападения выходим усилившимися. Уже в 1914 году всех сил Англии и ее европейских союзников — и тогда это были наряду с вторыми, третьими и четвертыми по силе одно время еще несколько следующих — не хватило, чтобы победить европейский центр. Это не удалось буквально всем наличествующим соседям, всем им вместе, за исключением двух нейтральных стран: Нидерландов и Швейцарии.

Чтобы сломить наше сопротивление, потребовалась сила, которая была совершенно неуязвимой для Германии, зато сама она, напротив, могла причинить по своему усмотрению Германии любой ущерб, не понеся при этом никакого ущерба, та сила, от которой не требовались никакие потери ни в людях, ни даже в имуществе, и ничего кроме продукции всего сходящего с ее конвейеров вооружения в обмен на последующую оплату, следовательно, сила, для которой эта война не влекла за собой никаких жертв, а только безусловную прибыль. Она должна была добиться того, что отныне ежедневно в десять, двадцать, вероятно, позже в пятьдесят, если вовсе не в сто раз большие, чем было раньше, массы стали и взрывчатки должны были обрушиться на немецкий фронт. Если это продолжалось бы достаточно долго, война однажды была бы выиграна. Но тем временем беспрерывно происходило так, что под гром тысяч и тысяч направленных на немецкие позиции орудий, морское и финансовое господство Англии бесшумно переходило к Америке. В том же самом ритме, в каком транспорт за транспортом пересекал Атлантику, в противоположном направлении фунт за фунтом менял своего владельца. Соединенные Штаты — в результате самостоятельно избранной политики равновесия — становились все богаче, Соединенное Королевство напротив все беднее, беднее также и как власть мирового значения. Еще одна такая война, и она была потеряна навсегда.

В 1918 году Англия вследствие этого больше не была старой, самовластной, издавна никем не ставившейся под сомнение; неприкосновенной все-таки еще из-за ее фасада, неприкосновенной, хотя находившейся под крайней угрозой, мировой империей. Главной целью Чемберлена, тогда единственного зоркого государственного деятеля на британской земле, было спасти то, что, без сомнения, не пережило бы вторую войну. Цель поэтому: с позиции самой возможной силы прийти с державами «оси» к длительному компромиссу. Он уже казался ему близким, но наше вступление в Прагу выбило у него все карты из рук.

Когда я попал из военной академии на должность офицера связи в штаб вступающей в Прагу 3-й танковой дивизии, меня поразило первое поручение моего командира, еще недавно военного атташе на Белгрейв-сквер: он потребовал от меня последних лондонских газет. Он знал, в чем было дело. Он беспокоился о Чемберлене. Мир между сильными требует добровольного ограничения своей силы обеими сторонами. Чемберлен был единственным человеком для этого.

— Теперь только наша победа еще может спасти мировую империю! — усмехнулся едущий на рыжей лошади.

— Японцы никогда не согласились бы с нею, — возразил офицер на вороном коне, — и если бы там дело пошло иначе, то американцы в столь же малой мере.

— Тогда, — задал вопрос молодой прапорщик, ласково похлопывая шею своей лошади, — мы были бы единственной надеждой Англии среди всех возможных вариантов?

— Примерно так, — ответил всадник в середине.