Война: ускоренная жизнь

В госпиталях табак полагался только раненым и больным, поступившим на излечение из действующей армии. Они должны были получать по 25 штук папирос третьего сорта в сутки на человека или 15 граммов табаку, а также три коробки спичек в месяц. В действительности же красноармейцы и младшие командиры папиросы видели редко, довольствуясь все той же привычкой махорочкой.

Впрочем, иногда отправившийся от раны мог получить их и в качестве небольшого вознаграждения за свои страдания. Так, офицер 8-й гвардейской кавалерийской дивизии Олег Ивановский вспоминал, что когда в феврале 1943 года он выписался из московского госпиталя, оформляя в комендатуре проездные документы, узнал, что на улице Горького в магазине «Табак» по справке о ранении можно получить три пачки папирос.

«Папиросы… Да я и курить-то их не пробовал. Только махорку, да другой раз табак, легкий, как его называли, в отличие от махорки, или как деликатес у какого-нибудь старичка-хозяина в деревне собственной посадки табачок-самосад. Попадались деды-умельцы, что такой табак делали, ни с одним фабричным не сравнишь. И уж, конечно, не с получаемым другой раз так называемым «филичевым». Из чего его делали, догадаться было мудрено, в него крошили, пожалуй, все, что только крошилось. Продукт весьма опасный. Только затянешься, горло так прихватит, но не крепостью, а гарью какой-то, а потом в самокрутке, словно порох, как пшикнет, и нет ее, самокрутки. Хорошо, если нос цел. А тут папиросы. Настоящие. Фабричные.

Цела у меня та справка из госпиталя о ранении, цел на ней и штамп: «Главтабак. Магазин №… Москва, ул. Горького. тел. К-1–17-47». А поверх синим карандашом «23/2 43».

В неволе

Особенно остро табачная закрутка — да что там закрутка, маленький «чинарик» — ценилась в плену. В официальных нормах питания для советских военнопленных выдача табачных изделий не предусматривалась вовсе, однако порой они их все же получали.

Попавший в плен к фашистам в мае 42 года Дмитрий Небольсин вспоминал, что когда он находился в шталаге-2А (Нойбранденбург. Германия), там «иногда выдавали махорку, нашу, русскую, моршанскую, захваченную немцами на советских складах. Курить хотелось не меньше, чем есть. Закрутка махорки менялась на пайку хлеба, точно так же к курящему пристраивалась очередь, чтобы получить недокуренный охнарик, который после одной или двух затяжек передавался другим, и так до последней крошки дыма. Табак ценился на вес золота, за щепотку махорки отдавали последнюю пайку хлеба. Человек умирал, а напоследок перед смертью просил покурить».

По воспоминаниям Небольсина, в том же шталаге-2А, но уже в 1943–44 годах вместо махорки стали выдавать (тоже иногда) по пачке эрзац-сигарет. А во время работы у немецкого бюргера в усадьбе Фельдберг Дмитрий и его товарищи получали табак на неделю из расчета 1 сигарета в день. Для завзятых курильщиков это, конечно, было мизерно мало. Выручали наших соотечественников работающие в усадьбе по найму гражданские поляки, делившиеся с ними табаком-самосадом.

Находившийся в 1943 году в лагере Алленштайн (ныне польский Ольштын) ленинградский ополченец Борис Соколов написал в своих воспоминаниях о том, как его товарищи выпрашивали сигареты у богатых куревом (снабжавшихся табаком и продуктами по линии Красного Креста. — Авт.) англичан в соседнем блоке и те порой «с барского плеча» бросали им окурки:

«Вот к проволоке прильнули двое, быстро уловившие английское произношение и ловко его имитирующие. Получается у них великолепно. Вероятно, не зная по-английски ни одного слова, они, сюсюкая сквозь зубы, ведут между собой диалог, создавая иллюзию английской речи. Это уже по-настоящему заинтересовывает англичан. Собравшись небольшой кучкой у проволоки, они хохочут, показывая на наших артистов пальцами и кивками головы, сопровождая все это и другими одобрительными жестами и возгласами. Это слишком оживленное представление прерывается немцами. Двое из них быстро заходят в наш блок, а один — в проход между блоками. Артистов прогоняют, а зрители, как по команде, показывают немцам спины. В награду артистам бросаются две сигареты. Одна, увы, падает в проход, где ее и подбирает немец и как ни в чем не бывало опускает в свой нагрудный карман. Немцы тоже не богаты на табак. Не раз видел по лагерям, как они тайком подбирают окурки англичан и американских негров».

Здесь хотелось бы привести небезынтересную историю, рассказывающую о том, как из-за большой тяги к табаку люди порой попадали в плен. Ее автору книги «В фашистском плену» Сергею Голикову рассказал воевавший в партизанском отряде Петр Муковкин. Немцы захватили его в полувоенной форме с красноармейскими документами, и именно эти обстоятельства спасли ему жизнь. Будь он в гражданской одежде и без документов, удостоверяющих, что перед немцами военнослужащий, Петр был незамедлительно расстрелян или повешен как бандит. А так раненый Муковкин попал осенью 1942 года в Рославльский лагерь, где об обстоятельствах своего пленения поведал следующее.

«С табачком так совсем приходилось туго, — рассказывал он. — Курить страсть как охота. Помучаемся, помучаемся, да и пойдем, бывало, добывать себе курево. Найдем телефонный провод, определим укромное местечко, перережем проволоку, спрячемся и сидим ждем. На войне связь должна действовать бесперебойно. Я сам связист, знаю. Если связь не действует, то командир обязательно пошлет солдат искать повреждение. Это закон. Ну а нам того и надо. Вот, слышим, ползут. Если один, то хорошо. Ничего и двое. Трое тоже еще не страшны. Мы приготавливаемся, распределяем между собой немцев и неожиданно для них выбегаем. Убьешь фашистов, возьмешь у них противные сигареты и день кое-как перебиваешься. Правда, немецкие сигареты вонючие, не то, что наша русская махорка, а курить надо.

Так что вы думаете, ведь догадались, сукины дети. На исправление провода стали целое отделение посылать. Опять, значит, мы остались без курева. Без хлеба еще день, два, даже неделю можно жить. А без курева никак не обойдешься. И вот однажды нам пришлось держать бой с целым таким отделением. Тут меня и ранили».

Вернувшись же к воспоминаниям Соколова о том, как англичане и американцы пренебрежительно бросали нашим пленным окурки через разделяющую блоки «колючку», хочется привести маленький отрывок из воспоминаний попавшего в плен весной 45 года Генриха Метельма-на о том, как это происходило в американском плену уже с его соотечественниками.

«Кое-кто из охранников курил, и как только они бросали окурки, среди наших начиналось настоящее сражение за право «добить». У меня эта картина вызывала отвращение — я все еще продолжал верить в честь и достоинство человека.

Выдача попавшим в советский плен солдатам и офицерам вермахта табачного довольствия предусматривалась нормами их питания. Старшим офицерам полагалось по 20 штук папирос в день и по три коробки спичек на месяц, чинам рангом пониже — 15 папирос в день и те же три коробки спичек. Солдаты, как правило, получали махорку».

Сбитый над Каспием стрелок-радист бомбардировщика люфтваффе Клаус Фритцше спустя годы написал: «Русские пытаются завести с нами разговор. Матрос улыбаясь подает клочок газетной бумаги, я даю понять, что не понимаю. Тогда он начинает крутить этот клочок, положив на него махорку, сформировал и предлагает мне эту гильзу склеить слюной. К моему счастью, пилот имеет некоторый опыт и детально объясняет, что нужно делать.

Вот так впервые закурил махорку под взрывы бомб, которые сбросили на нас оставшиеся в строю товарищи эскадры № 100. Ранее вообще не куривший, с тех пор я стал курить махорку беспрерывно в течение шести лет. Вернувшись на родину, не мог привыкнуть к тогдашним сигаретам. Продолжал курить махорку, которую покупал у советских военных. От махорки все же пришлось отказаться, поскольку непривычный для немцев запах дыма стал отталкивать от меня людей».

На табак

Столь полюбившаяся Клаусу Фритцше русская махорка трудившимся в тылу людям доставалась нелегко. Очень часто «на табаке» кроме женщин и подростков работали совсем еще дети.