Приворотное зелье

Словом, сетовать на недостаточно талантливое окружение в Театре Вахтангова не приходилось раньше, не приходится и сейчас. Но интересен и удобен тебе не тот партнер, который при всей своей талантливости эгоистичен, играет сам по себе, не сообразуя свою игру с игрой других, а тот, кто на сцене, помимо прочего, хороший товарищ.

Вот такой партнершей я считаю Юлию Борисову. Я счастлив, что моя творческая жизнь идет рядом с таким человеком, редким по цельности и сердечности, — и поразительной актрисой.

Ее незаурядное дарование заметил Р. Н. Симонов, когда она была еще студенткой второго курса. Рубен Николаевич тогда хотел поставить «Гамлета» с Юлией Борисовой в роли Офелии. Задуманное по каким-то причинам не сбылось, но сам замысел говорит о многом.

Родилась она как Борисова в спектакле «На золотом дне» по Мамину-Сибиряку, в роли Анисьи, красавицы, насильно выданной замуж за богатого старика и за это озлобившейся на весь мир. Режиссер спектакля А. И. Ремезова назначила на эту роль актрису, делающую только первые шаги в театре, видимо, почувствовав в ней огромные возможности. И Юлия Борисова играла эту роль вдохновенно и раскованно. Она, что называется, купалась в бесконечных метаниях Анисьи от горьких, отчаянных слез до злого издевательского смеха, от опасной игры с взбесившимся старым мужем до жалкой бабьей мольбы о любви, с которой она бросалась к своему возлюбленному. Задыхается Анисья, захлебывается в собственной ненависти, ходит по острию ножа и погибает бессмысленно, страшно, застреленная стариком-мужем.

Вся Москва ходила на ее Анисью. Об этой борисовской работе много говорили и писали. Все сходились в одном: с первой же роли актриса заявила о своем неповторимом даре.

Поистине звездной стала для Юлии Борисовой роль Вали из «Иркутской истории» Арбузова. Это была удивительная работа и по глубине мысли, которую вложила актриса в образ Вальки-дешевки, и по выразительности актерской игры.

Ей удалось показать развивающийся характер, сложную душевную жизнь своей героини, из «дешевки», много раз обиженной, оскорбленной, презираемой всеми, превратившейся в женщину, обретшую свое достоинство, любящую и любимую.

Я играл в этом спектакле Сергея Серегина, рабочего парня, который силой своего чувства к Вале вернул ее в нормальную жизнь.

Героини Борисовой могут быть разными по темпераменту, по своему положению, по характеру, но им всегда присуща внутренняя определенность. Какой бы сложный и трагичный путь, как, например, Настасья Филипповна, ни проходила ее героиня, мы с самого начала, через любые ее поступки видим прекрасное человеческое сердце.

Мы, актеры, спрятаны за ролью. Играя Ричарда, Стеньку Разина, Сергея из «Иркутской истории», Виктора из «Варшавской мелодии», я как бы за ними прячусь. Это правильно. Но правильно и то, что человеческая суть актера, его личные нравственные качества так или иначе проявят себя. Злой человек, даже если он прекрасный актер, играя доброго, эту свою злость до конца спрятать не сможет. Во всех ролях Борисовой сквозит ее человеческая натура — ее доброта, тонкая душа, ум сердца.

В героинях своих она прежде всего ищет хорошее и опирается на это хорошее. Для оправдания и возвеличивания их она не жалеет самых лучших красок. Может быть, такая неукоснительная художническая позиция не всегда так уж необходима. Я попытался однажды по этому поводу высказать ей свое мнение в том духе, что, послушать ее, так Настасья Филипповна девственница. «Да! — заявила она с вызовом. — Именно так!»

Естественно, как всякий адвокат, она не должна сходить со своей позиции, но в данном случае давало себя знать и ее невообразимое упрямство. Но, как известно, человеческое лицо, чтобы быть живым, должно иметь тени…

Редчайший человек и редкостная актриса. Ни на кого не похожая, она как Аэлита, прилетевшая из космоса. И в то же время очень живая и земная. А этот ее неповторимый голос, как бы окрыленный, его божественная мелодия! В нем тоже секрет сценического обаяния Юлии Борисовой. Ей вольно или невольно подражают другие актрисы, но скопировать ее невозможно, потому что все это идет изнутри, является выражением ее человеческой, женской сути, возвышенной души. Это — только ее, она ни у кого это не переняла. Но звучание ее голоса, ее манера говорить чрезвычайно заразительны, и порой трудно избежать подражания.

Я люблю играть в паре с Юлией Константиновной. И если я в театре что-то сумел сделать, в этом большая доля ее заслуги. Мы сыграли с ней много спектаклей, сцен, где главной темой была вечная жизнь любви и борьба за любовь.

В спектакле «На золотом дне» я играл влюбленного в Анисью приказчика. В «Виринее», где Борисова играла заглавную роль, — Павла. В «Конармии» я Гулевого, она — Марию. В «Идиоте» у меня была роль Рогожина, в «Иркутской истории» — Сергея Серегина. В «Варшавской мелодии» я играл влюбленного в Гелену Виктора, который, в общем-то, оказался недостоин ее, в «Антонии и Клеопатре» — Антония, солдата, гуляку, буйного человека, но перед пленительной Клеопатрой безоружного, как малый ребенок.

Играть с Юлией Борисовой легко и приятно. Как тонкий инструмент отзывается она на каждый жест, каждое душевное движение. Бывало, в «Варшавской мелодии» я делал такой опыт: менял интонацию, произносил какую-то реплику, по тексту верно, но чуть-чуть не так. Есть партнеры, которые, как тетерева, — никого, кроме себя не слышат. А тут — вопрошающий взгляд на меня, мгновенный, для других незаметный: «Что случилось? Помочь?» Она думает о товарище по сцене больше, чем о себе, и я в очередной раз убеждаюсь в этом, устроив безобидный розыгрыш.

Борисова, как бы она себя ни чувствовала, никогда не играет вполсилы только полнейшая отдача роли, полнейшее сгорание на сцене. Рядом с ней невозможно играть «на ограничителе», дозировать страсть, «понарошку» обнимать — я вообще это плохо умею: понарошку. Взаправду! Если это, конечно, не безобразно выглядит со стороны.

Бывало, после какого-нибудь спектакля, «На золотом дне», например, Юлия Константиновна обнаруживает на своих руках синяки. Мало приятного, конечно, но она никому не жаловалась.

В «Антонии и Клеопатре» после одного из бурных объяснений Клеопатра-Борисова удаляется за кулисы, а я, Антоний, в припадке ярости бросаю ей вслед нож (не бутафорский!), который застревает в декорации — так задумано для большего эффекта. Однажды я таки промахнулся и попал в ведро, стоящее за кулисами… Спокойнее всех отнеслась к этому опасному происшествию Борисова: чего в театре не бывает!

А однажды был такой случай. Играли мы «Виринею». Там у нас после одной сцены был такой расход с ней: вырубался свет, и мы убегаем, Борисова — в одну сторону, я — в другую. И что-то мы не рассчитали и в темноте на всей скорости столкнулись лбами. Вот когда я понял, что такое искры из глаз! Я чуть не убил ее, ведь лоб у меня покрепче. А она сказала только: «Ты что, с ума сошел? Несешься, как вепрь!»

Представляю, что поднялось бы, будь на ее месте другая актриса! Скандала было бы не избежать. Взыграли бы самолюбие, амбиции, апломб!

Не хотелось бы об этом говорить, чтобы лишний раз не обидеть кого-то, но Юлия Борисова — исключение из правила. В театре много ерунды, пены, мелочных обид, сведения счетов по любому поводу. Иная актриса требует к себе особого отношения со стороны окружающих, конфликтует с гримерами, костюмершами, к месту и не к месту кичится своими заслугами.

Помню, одна третьестепенная актриса получила большую роль, и пока она ее играла, считала себя кормильцем всего театра. Она так и говорила: «Я вас всех кормлю!»

Услышать такое от Юлии Константиновны невозможно, хотя было время, когда она играла 15–17 спектаклей в месяц, и многие зрители ходили в наш театр из-за нее.

Она всегда в стороне от всех этих выяснений отношений, сплетен, склок. Мнение свое — да, будет отстаивать, но это другое дело. В этой тоненькой, хрупкой женщине — прочный стержень любви к театру, уважения к своей профессии, к своим товарищам.