Гевара по прозвищу Че

Мы продолжали продвигаться вперед.... Часовой перед казармой был встревожен лаем собак и, вероятно, шумом моего столкновения с солдатом. Нас разделяло лишь несколько ярдов. Я держал на изготовку свой «томпсон», а он — «гаранд». Со мной был Исраэль Пардо. Я завопил: «Стоять!» И человек с поднятым «гарандом» пошевелился. Этого было достаточно для меня, и я нажал на спуск, ожидая резкого удара отдачи. Но последовала осечка, и я оказался беззащитным. Исраэль Пардо также пытался выстрелить, но его винтовка калибра 0,22 тоже не сработала. Я не знаю толком, как Исраэлю удалось убежать целым и невредимым; я помню лишь то, что происходило со мною самим, как я под ливнем пуль из «гаранда» бежал с такой скоростью, какую ни раньше, ни позже не показывал, юркнул за угол и нырнул в переулок, где и наладил автомат. Солдат, однако, невольно подал сигнал к нашей атаке. Услышав, что вокруг началась пальба, он спрятался за столб; там мы и нашли его, когда бой, продолжавшийся всего несколько минут, был закончен».

Сразу же после первых выстрелов Рамиро Вальдес со своим взводом напал на казарму с тыла и проник в здание. Из двенадцати жандармов шесть были ранены, а у партизан один человек погиб. Колонна подожгла казарму и направилась прочь из города. Местные жители на ходу угощали повстанцев холодным вином и пивом.

«Отойдя за Калифорнию, мы раздали оружие. Даже несмотря на то, что мое участие в операции было минимальным и нисколько не героическим, так как я удрал от нескольких выстрелов, направленных мне в спину, я положил в мешок автомат «браунинг», трофей из казармы, и убрал старый «томпсон» и его опасные патроны, которые никогда не стреляли, когда требовалось».

Аргентинский журналист Родольфо Уолш много лет спустя заметил, говоря о Че: «Насколько я могу припомнить, ни один другой командующий армией или герой не признавался, что ему дважды приходилось удирать». (Первый случай был, когда повстанцев застигли врасплох в Альтос-де-ла-Эспиноса.)

Нападение на Бейсито произошло вскоре после партизанской акции, предпринятой Фиделем на дороге в Эстрада-Пальму, одновременно с забастовкой в Сантьяго — то есть в разгар широкомасштабных действий против диктатуры. В то время на Кубе происходили три революционных выступления: одно в Сантьяго, в котором приняло активное участие подавляющее большинство среднего класса и даже люди, относившиеся к экономической аристократии, очень радикальное молодежное выступление в Гаване, и первые шаги крестьянской войны против диктатуры в Сьерра-Маэстре. Эта последняя являлась своего рода детонатором, стимулом для городских восстаний. Гениальный ход, изобретенный Фиделем и Франком Паисом, должен был заставить все три выступления совпасть по времени, но сохранить при этом самостоятельность.

Че был одной из основных фигур крестьянской войны, но каким же был в то время его образ? По словам Рикардо Мартине-са, молодого радиокомментатора, поднявшегося тогда с группой коллег в Сьерра-Маэстру, «радиопередачи правительственной радиостанции и пресса правой ориентации обвиняли Че в том, что он является агентом международного коммунизма, профес сиональным наемным убийцей, безжалостно убивающим пленных из войск Батисты. Это повторялось снова и снова».

Судя по первому впечатлению, которое лидер повстанцев произвел на репортера, молодой журналист был довольно наивным человеком:

«Была ночь; он сидел, склонившись, в хижине, освещенный свечой или лампой, со взъерошенными слипшимися волосами, потный, с сальной кожей лица и очень необычным взглядом; игра света и тени делала черты его лица резче. Я ни на мгновение не усомнился в том, что все рассказы пропаганды о нем — чистая правда. Он угостил нас лучшими кусками жареного мяса, но даже это не могло исправить сложившегося образа».

Группа Мартинеса была не единственным пополнением новорожденной колонны. 3 августа к Эль-Омбрито поднялись тридцать четыре человека. Среди них было двое подростков, чье будущее окажется связано с судьбой Че — братья Асеведо; тогда им было четырнадцать и шестнадцать лет. Поскольку у прибывших совсем не было оружия, из всего количества добровольцев было принято только двенадцать человек. Братьям Асеведо, естественно, отказали. Они подняли «такой шум», что Че подошел к ним и спросил, не студенты ли они. Рохелио он дал алгебраическую задачу, с которой тот не смог совладать. Четырнадцатилетний Энрике сказал, что с историей и географией у него хорошо, но с остальными предметами... Че рассмеялся, но все же не принял их в отряд. Когда колонна двинулась в путь, они упрямо шагали следом, и, похоже, готовы были скорее умереть, чем смириться с отказом. И благодаря заступничеству Сиро Редондо все-таки добились своего. Вокруг Че появлялось все больше и больше подростков. У Леонардо Тамайо, пятнадцатилетнего кампесино, чей отец присоединился к отряду раньше, произошел следующий диалог с командиром:

«— Зачем ты сюда пришел?

— Делать то же самое, что и вы».

Че счел это вполне убедительным доводом. Несколько дней спустя он испробовал Леонардо в качестве посыльного и обнаружил, что Тамайо-младший буквально летал по горам, успевая за один день выполнить поручение, на которое любому другому потребовалось бы два. С этого момента он вошел в окружение Че.

Были там и другие. Онирия Гутьеррес оказалась первой женщиной, принятой в отряд. Че заботился об этой семнадцатилетней крестьянке как о родной дочери, отдал ей свое одеяло. Шестнадцатилетний Гарри Вильегас пришел с группой людей, вооруженных дробовиками. «Вы думаете, что сможете воевать этим оружием?» — поинтересовался Че..

Еще там был Гиле, младший из братьев Пардо, присоединившихся к партизанам в начале 1957 года. В их доме Че скрывался во время странствия с отрядом раненых. И Рене Пачеко, молодой семинарист из православного подполья, перенесший жестокие .пытки в казармах Баямо. И Альберто Кастельянос, уличный мальчишка из трущоб Виктории-де-лас-Тунас, успевший побывать чистильщиком обуви, помощником аптекаря и продавцом газет. Альберто отправили домой, так как у него не было оружия, но спустя несколько месяцев он возвратился и вступил в отряд.

Что увидел Че во всех этих подростках? Что он видел там, где другим открывалась только неграмотность, отсутствие военного опыта и незрелость? Вне всякого сомнения, он видел целеустремленность, отражение своего собственного упорства и несгибаемую волю. И потому он должен был обращаться с ними так же сурово, как обходился с самим собой. Уже в ближайшие месяцы дела этих юнцов, как и многих других, станут легендарными.

И что эта молодежь видела в Че? Кастельянос точно сказал об этом:

«Я представлял его себе огромным, высоким, коренастым человеком. Я привык к тому, что об аргентинцах говорят как о певцах танго, носящих шарфы, имеющих особую буэнос-айрес-скую манеру разговора, и считал, что именно таким он и должен быть. Я воображал, что он окажется похожим на актеров из аргентинских фильмов. Но при встрече он не произвел на меня особого впечатления; на самом деле я был даже разочарован. Это был обычный тощий парень, такой же, как и все мы, и я воскликнул: «Так значит, это Че?»

После первого боевого крещения Че направился в район, через который уже проходил прежде, в «долину, именовавшуюся Эль-Омбрито — Человечек, — обязанную своим названием двум огромным валунам». Там он обучал новобранцев военному делу и основам грамоты, поскольку из всей колонны только четыре или пять человек умели читать. Хоэлю, своему ординарцу, он сказал: «Я говорил о тебе с Фиделем, и он спросил, почему я не сделал тебя лейтенантом, но я ответил, что не могу назначить тебя, так как ты не умеешь ни читать, ни писать». Чтобы поощрить Хоэля, он назначил его командиром отряда необученных, приказал юноше найти записную книжку и карандаш и начал по ночам, при свете лампы, учить его грамоте.

А с Пачеко Че выступал уже в роли не учителя, а ученика, осваивая кубинскую историю. Постепенно в Сьерра-Маэстру попали книги Хосе Марти, поэзия Хосе Марии Эрредиа, Гертрудис Авельянеды, Габриэля де ла Консепсьон и Рубена Дарио. Они пришли на смену биографии Гёте, принадлежавшей перу Эмиля Людвига, которую, судя по фотографии, Че читал в то время. На фотографии он запечатлен лежащим под одеялом в своей хижине, с книгой в руках и огромной сигарой во рту.