Госпожа Рекамье

На следующий день, перед отъездом г-жи Рекамье из Бюже, ее золовка и племянница устроили прогулку, чтобы она могла насладиться красотами их края. Они вместе с супругой генерала Дальманя посетили Пьер-Шатель, старую обитель, прилепившуюся на склоне утеса, и проехали вдоль диких берегов Роны, где шумная, бурлящая река быстро несет свои зеленые глубокие воды. Тогда, как и теперь, Пьер-Шатель была крепостью, в которой стоял небольшой гарнизон; это была также государственная тюрьма, где в то время находились заключенные испанцы, и в их числе, как будто, очень знатные господа. Несомненно, элегантная компания посетила этих узников, и это, возможно, было ключевой частью прогулки. Г-жа Рекамье, как и г-жа де Сталь и братья Монморанси, открыто противостояла имперскому правительству. Что до г-жи Дюпомье, то она была пылкой поклонницей Бурбонов. Любопытно отметить, каким необычайным почетом пользовались тогда в глазах антибонапартистов испанцы, одни ставшие препятствием для всемогущего Наполеона.

Прошло три дня, и г-жа Рекамье, всё также в сопровождении барона фон Фогта, снова села в коляску и отправилась на почтовых к г-же де Сталь, на берега Луары; г-жа Сивокт с детьми возвратилась в свой дом на улице Сен-Мартен, а г-жа Дюпомье вернулась к домашним хлопотам в Крессене».

Маленькая почта Шомона

24 июля 1810 года г-жа де Сталь писала своему другу О'Донеллу:

Хотите знать, кто живет в моем замке? Г-н де Монморанси, г-н де Собран, г-жа Рекамье, Бенжамен Констан, г-н Шлегель, мои дети. Старший весьма умен без лишних забот; бедный Альбер глуховат, что мешает разуму пробиться к нему; Альбертина очаровательна; Проспер де Барант, о котором я Вам говорила, часто приезжает сюда из Вандеи, где он префектом, а г-н де Балк, с которым Вы знакомы, ухаживает за мной, чтобы утешиться от ухода своей жены. В замке музицируют с утра до вечера, это жилище, окруженное Луарой, которое видно за два лье отсюда, превратилось в Звучащий Остров. Огюст делает первые шаги в любви благодаря г-же Рекамье. Г-н де Сабран бродит как тень среди живых, и всё в этом доме достаточно оригинально.

Огюст делает первые шаги в любви… «Недотепа», который, пять лет тому назад, насмешничал над красавицей Рекамье, вышедшей из ванной, теперь безумно — и шумно — в нее влюблен! В двадцать лет дело могло обернуться и похуже… Огюст де Сталь был сыном графа де Нарбона, обворожительного, ветреного посла, только что проведшего переговоры о браке с австрийской эрцгерцогиней; по слухам, он был побочным сыном Людовика XV, на которого был похож… Тяжелая наследственность! Его мать, когда он еще лежал в пеленках, писала: «У меня есть восхитительные идеи по поводу воспитания сына, но если Огюст решит стать лишь вторым гениальным человеком своего века, я буду сильно разочарована…» По капризу генетики, Огюст будет лишен всякого апломба, всякого блеска, всякой даровитости: это всего лишь серьезный мальчик, преданный своей матери, который преждевременно умрет, не оставив потомства. И как знать, не были ли часы, проведенные у ног красавицы из красавиц, самыми памятными из тех, что он пережил…

Явление Жюльетты в этом маленьком мирке, да еще в этой исторической обстановке, вызвало всеобщее сентиментальное брожение: Бенжамен наблюдал, но не оставался безучастным; Проспер вспоминал и ревновал; Шлегель не смел открыться, а Огюст потерял голову… По счастью, Матье был там, все время настороже… Юная Софи де Барант, сестра Проспера и подруга Альбертины, долго будет вспоминать «об этих интрижках, ибо г-жа Рекамье тишком невинно кокетничала сразу с несколькими, что развлекало и занимало всех».

Среди гостей тем летом находился более проницательный свидетель, невосприимчивый к чарам той, кого называли «милая Рекамье»: друг Шлегеля, Адальбер де Шамиссо, уроженец Шампани, по превратности эмиграции поселившийся в Пруссии и оставшийся в памяти потомства благодаря своему рассказу «Петер Шлемиль, или Человек, потерявший свою тень». Он свысока развлекался кокетничаньем Жюльетты, тайными разговорами, которые с наступлением ночи происходили в «аллее объяснений», если только не в «аллее примирений», при которых и те и другие присутствовали украдкой, появляясь и уходя, точно в пьесе Мариво… Однажды благочестивый Матье застиг там Жюльетту за нежной беседой с Огюстом. Можно себе представить, что за уроком любви последовал строгий (и бесполезный) урок морали…

Г-жа де Сталь следила за всем этим относительно снисходительно, если не пресыщенно. Выдумали игру, которую назвали «маленькой почтой»: один писал другому (все сидели за одним столом) и передавал сложенный листок человеку по своему выбору, который, нацарапав там несколько слов, передавал записку другому или возвращал ее отправителю.

Неудивительно, что под влиянием Жюльетты эта игра превратилась в некое коллективное любезничанье, способ намекнуть на то, чего не скажешь вслух, провоцировать, очаровывать, возражать под защитой безымянности, с риском (о котором тайно мечтали) быть разоблаченным. До нас частью дошли обрывки этих перекрестных диалогов — двусмысленных, фрагментарных, показательных.

Ж.Р.: Благодарю за вашу доброту, но мне особенно дороги ваша дружба и ваше счастие.

Огюст: Заклинаю вас, дорогая Жюльетта, будьте добры к вашему другу, меня страшит ваше ужасное письмо.

Ж.Р.: Что вы пишете? Что вам написали? Я хочу все знать, я ревнива, я требовательна, я деспотична, и я достаточно люблю вас, чтобы оправдать все эти недостатки.

(?): Дорогая Жюльетта, я люблю вас с каждым днем сильней, это каждый раз начинается будто сначала.

Ж.Р.: Вы не говорили мне прежде, что относитесь ко мне хуже г-на де Сабрана.

Г-жа де Сталь: Ангел мой, не богохульствуйте даже в шутку. Я заработалась до недомогания, но мне казалось, что я беседую с вами, потому что я писала под звук вашего голоса.

Альбер или Огюст де Сталь: Маменька, г. де Сабран мне снова пишет, что я его убил! Однако досадно оказаться убийцею, не подозревая об этом. Дорогая маменька, ты холодна со мной, и мне это сегодня особенно досадно, ибо, если позволишь воспользоваться твоим сравнением, я для тебя на уровне двух градусов по стоградусной шкале. Впрочем, возможно, меня так влечет к тебе сегодня по моей парижской слабости к моде, ибо все пишут тебе красивые слова и ухаживают за тобой.

Г-жа де Сталь: Дорогая Ж(юльетта), пребывание здесь скоро окончится. Без вас я не мыслю ни деревни, ни внутренней жизни. Я знаю, что некоторые чувства как будто мне нужнее, но я знаю также, что всё рухнет, когда вы уедете. Вы нежный и спокойный центр нашей жизни здесь, всё утратит связь меж собой. Господи, хоть бы это лето повторилось!

(?): Дорогая Жюльетта, я вас люблю.

Неожиданное возвращение владельцев Шомона в середине августа вынудило г-жу де Сталь переменить место жительства: из исторического замка переселились в дворянское имение, принадлежавшее графу де Салаберри, — Фоссе, небрежное очарование которого внушало покой после пышного величия…

Теплая компания продолжала свою беззаботную летнюю жизнь: пели романсы, играли на арфе или на гитаре в сопровождении неаполитанца Пертоза, учителя музыки Альбертины, гуляли, болтали в шутку и всерьез, играли в «маленькую почту». Огюст млел у ног Жюльетты, которая поощряла его, потому что так чудесно, когда тебя так любят, а потом отбирала у него надежду, потому что это неразумно, наконец, утешала, как могла, потому что это так трогательно.

Среди всех этих мелких волнений г-же де Сталь, как всегда, удавалось укрыться одной и поработать: она считывала верстку третьего тома. Думая, что близка к своей цели…

Запрет «О Германии»

Г-жа де Сталь закончила правку гранок своей книги 23 сентября. Два первых тома уже были переданы в цензуру. Она была полна доверия, писала г-же де Кюстин, которая тогда жила в Женеве: «Труд мой окончен; два первых тома отцензурованы, я жду третьего. В первых числах октября рассчитываю уехать в Нант; там подожду эффекта своей книги и оттуда поеду либо в Руан, либо в Морлэ…», то есть в зависимости от того, хорошим или плохим окажется прием, она приблизится к Парижу или отплывет в Америку.