Дневник пленного немецкого летчика. сражаясь на стороне врага. 1942-1948

Только два штабных генерала родом из Баварии выделялись из ряда этих невзрачных фигур: Эдмунд Хоффмейстер и Винценц Мюллер. Хоффмейстер провел в Советском Союзе шесть лет в качестве офицера связи рейхсвера. В Лубянской тюрьме он сразу же объявил голодовку, в результате чего уже на следующий день был переведен в комфортабельный загородный дом. Винценц Мюллер когда-то был адъютантом Шлейхера. Он считался одним из самых грамотных штабных генералов. Когда его взяли в плен на центральном участке Восточного фронта, он попросил у русских разрешения обратиться к своим разбросанным в дремучих лесах Белоруссии, кишевших партизанами, частям с призывом прекратить дальнейшее бессмысленное сопротивление. Таким образом, он оказался первым среди генералов, внятно предоставившим своим солдатам то же право, которым они не раздумывая воспользовались сами.

Проведя великолепный анализ обстановки еще до начала и во время советского наступления, оба генерала опровергли чудовищное обвинение Гитлера в том, что причиной катастрофы на центральном участке фронта является «предательство» армейского командования.

Благодаря именно Мюллеру и Хоффмейстеру удалось убедить генералов подписать совместное с Национальным комитетом воззвание. Оба имели большой опыт политической деятельности, Хоффмейстер со времен «фрай корпа» и путча Каппа; позже он был один из организаторов тайного вооружения Германии с помощью Советского Союза. Мюллер – во время службы в качестве адъютанта Шлейхера. Оба вели себя очень активно, и было понятно, что скоро подомнут под себя всех остальных генералов. Хоффмейстер уже успел заявить русским на фронте: «Отдаю себя в распоряжение Национального комитета и советского Генерального штаба. Готов к маршу к Бискайскому заливу. Германия и Россия вместе – это доминирование в мире!» Однако 1 мая 1944 года, еще до того, как попасть в плен, он заявлял в своей речи: «Красные флаги сегодня реют от Бискайского залива до Тихого океана. Но с одной существенной разницей: наш флаг со свастикой является символом национального возрождения, а флаг с советской звездой олицетворяет еврейский интернационализм».

Тот факт, что он сам со смехом признается в этом, завораживает. Он любит ошарашивать собеседников своим цинизмом и тягой к парадоксам. И даже в рейхсвере он был широко известен своими неуважительными, но остроумными и уместными ответами вышестоящим командирам.

После обеда пришел грузовик с оркестром военнопленных из 27-го лагеря. Они играли на причале реки Клязьмы, в которой купались младшие офицеры и рядовые. Генералы и эмигранты гуляли по саду и собирались в группы для фотографирования. Пик в темном костюме – обычно он носит китель с высоким воротничком, как у Сталина, – стоял, прижав руки к животу, рассылая во все стороны довольные улыбки. Это было похоже на летний пикник в провинциальном церковном клубе. В этой летней идиллии ничто не напоминало о классовой борьбе. Представители правого и левого крыла объединились в счастливом союзе: Пик и командир дивизии «Фельдхерн-халле» Штейнкеллер, штурмфюрер СС Майер и школьный учитель Рюкер, сын крупного землевладельца Хельмшротт и левый радикал Циппель, сторонник Неймана [13].

День закончился праздничным вечером. Такое уже несколько раз было и прежде. По просьбе политического руководства на специальной площадке для немцев поставили закуски, вина и ликеры. Столы в обеденном зале были заставлены закусками, сладостями и сигаретами, и все это было украшено цветами. Распорядитель вечера товарищ Хирш бегал взад-вперед, время от времени спрашивая старших офицеров: «Как вы думаете, этого достаточно? Этого хватит?» Он явно был более прижимист, чем московские руководители. Причина состоит в том, что он мог продать оставшееся угощение по самым высоким ценам черного рынка в поселке или в комнате охраны. Прибыль пойдет ему в карман. Но особое внимание он сосредоточил на столах, накрытых для особо важных гостей и офицеров комитета. Здесь угощений было гораздо больше, особенно водки. На своих собственных торжественных вечерах, во время многочисленных политических праздников, русские тоже соизмеряют щедрость угощений с рангом приглашенных. Начальник получает больше подчиненного, а тот, в свою очередь, больше, чем стоящего ниже по иерархии. И далее также, вплоть до рядовых сотрудников. Но и те рады такому порядку, потому что в любом случае платить за все это приходится гораздо меньше, чем они получают.

Нам, конечно, не приходится платить совсем. Мы находимся у русских в гостях. На этот раз товарищу Хиршу пришлось залезть в свой карман глубже, чем обычно, так как ожидалось прибытие высшей власти в лице начальника управления по делам военнопленных генерала Петрова и его подчиненных.

Когда он приехал и влетел в зал, похожий на маленький круглый мяч, мы все уже успели собраться: члены Национального комитета в черных мундирах танкистов с захваченных складов, которым наш портной попытался придать как можно более «гражданский» вид; недавно захваченные в плен генералы в «фельдграу», где все еще красовались знаки различия, медали и свастика размером с яйцо, от чего мы уже давно успели избавиться. Картина мало отличалась от обычного вечера в офицерском клубе, куда наведались гости из СС. Не гармонирующие с нашими нарядами русские мундиры с недавно введенными большими широкими погонами были едва заметны в толпе. Только адъютант Петрова майор-кавказец Гададзе вел живую непринужденную беседу с генералами. Кавказский князь, некогда учившийся в Санкт-Петербурге, до сих пор помнил, как он ехал в элегантной тройке, скачущей галопом вдоль Невского проспекта, на очередной устраиваемый знатью бал или как торопился на большой гвардейский парад на Марсовом поле. За столом этот бывший князь с легким презрением наблюдал, как его начальник, бывший пастух, пасший коров, натыкает картошку на нож и отправляет ее в рот или, положив на столовую ложку большой кусок мяса, причмокивая губами, обгрызает его со всех сторон.

Но прежде всего Петров выпил, по русскому обычаю, на пустой желудок стакан водки, провозгласив тост за здоровье Сталина. Он искусно упомянул в нем о надежде на скорейшее окончание войны, на то, что Европа и все воюющие народы вскоре возродятся для мирной жизни. Теперь и новые пленные могли без всяких сомнений выпить этот тост. Подобный банкет обычно длится несколько часов. Он прерывается многочисленными речами и тостами, а также длительными перерывами между новыми блюдами, во время которых можно покурить и выпить. Звучали тосты за Зейдлица, Латмана, за Советский Союз, за новое сообщество генералов и офицеров, за борцов с фашизмом, за вождя немецкого рабочего класса Вильгельма Пика, за долгую память о товарище Флорине, за тех, кто сопротивлялся, и, наконец, из уст Бределя прозвучал тост за нового товарища по оружию – Паулюса. Вайнерт узнал, что во время Первой мировой войны он служил в роте, которой командовал Корфес. Дезертир и антимилитарист Макс Эммендорфер обменялся тостами с Зейдлицем под одобрительные выкрики артиллеристов.

В этот момент Зейдлиц начал произносить речь. Он с трудом удерживал в равновесии свое крупное прямое тело. Он рассказал, что, будучи страстным любителем лошадей, всегда предпочитал, закусив удила, мчаться к очередному сложному препятствию. Но сегодня его стал подводить и создавать такие преграды собственный язык. Поэтому, когда он совсем потерял чувство такта и перешел к грубым шуткам по отношению к присутствующим, в частности потревожив прах апостолов Петра и Павла, чтобы сравнить их с Петровым и Паулюсом, Петров просто перебил его троекратным «ура!». Несколько смешавшись, Зейдлиц упал обратно на стул, оглушенный эмоциями и алкоголем. По команде дирижера оркестр заиграл «Марш Зейдлица». Официальная часть закончилась. Вайнерт, который из-за болезни мог пить даже меньше, чем военнопленные, потерявшие привычку к алкоголю, облокотившись на шкаф, что-то бормотал и пытался собрать своих людей в автобус на Москву. Петров с несколькими особо приближенными генералами удалился, чтобы продолжить банкет в узком кругу. Простые смертные присоединились к советским младшим офицерам, которые теперь, в отсутствие начальства, оживились, начали петь и танцевать с искусством и темпераментом настоящих артистов. Мы тоже постарались смыть добрым стаканом крымского вина дурной привкус от поведения Зейдлица, осевший в наших глотках, и принять участие в продолжавшемся праздновании.