Сожженные дотла. Смерть приходит с небес

Герт Ледиг.

Сожженные дотла. Смерть приходит с небес

Пролог

Обер-ефрейтор не мог спрятаться в окопе, так как невозможно выкопать окоп на болоте в трех верстах от Подровы, почти в сорока верстах южнее Ленинграда. Как раз здесь обер-ефрейтор попал под залп реактивных минометов. Его швырнуло в воздух и, оторвав руки, головой вниз нанизало на одиноко стоящий кол, прежде бывший деревом.

Унтер-офицер, катавшийся по земле с осколком в животе, не знал, где остался его пулеметчик. Мысль посмотреть вверх в голову ему не приходила. Теперь он был занят только собой. Оставшиеся два солдата отделения сбежали, ничего не сказав своему унтер-офицеру. Если бы кто-то позднее им сказал, что они должны были попытаться снять обер-ефрейтора с дерева, то беглецы с полным правом сочли бы этого человека за сумасшедшего. Обер-ефрейтор, конечно же, слава богу, был уже мертв. Получасом позже, когда остатки древесного ствола на высоту ладони над землей срезала пулеметная очередь, изуродованное тело само упало на землю. При этом оно потеряло еще и ступню. Разодранные рукава мундира были запачканы кровью. Таким образом, когда обер-ефрейтор снова вернулся на землю, от него осталась только половина.

Вражеский пулемет был уничтожен, и путь по узкой гати ударному отряду лейтенанта Вячеслава Дотоева был открыт. Лейтенант махнул рукой танку, подъехавшему к его поредевшему подразделению. Лязгнули гусеницы. Через минуту то, что еще оставалось от обер-ефрейтора, было раздавлено. У советских солдат даже не было возможности обыскать его карманы.

После того как гусеницы раздавили обер-ефрейтора, фугасная бомба, сброшенная со штурмовика, попала в массу из обрывков обмундирования, мяса и крови.

Лишь тогда наконец обер-ефрейтор обрел покой.

Четыре недели он издавал сладковатый запах, пока от него не остались только кости, лежащие в лесной траве. В могилу он так и не попал.

Через два дня после того, как обер-ефрейтор потерял руки, его капитан подписал извещение. Фельдфебель его подготовил заранее. Подобные извещения собирали обычно по нескольку штук. В тот день капитан подписал семь. А фельдфебель при этой работе не забывал о дисциплине. Извещения были сложены в соответствии со званиями пропавших без вести. Извещения о ефрейторах подписывались после извещений об унтер-офицерах. Таким образом, фельдфебель привносил определенный порядок в это дело. Такой подход делал его незаменимым на командном пункте роты. То, что он одновременно повиновался ходу судьбы, он не догадывался. Только обер-ефрейтор мог доложить, что первые разрывы залпа накрыли его унтер-офицера, а его самого вышвырнуло в воздух лишь секундой позже. Но обер-ефрейтор уже не мог доложить ничего. У него теперь и руки-то не было, чтобы приложить ее к стальному шлему для необходимого при докладе отдания чести. Таким образом, без выяснения обстоятельств все оказалось приведенным в наилучший порядок.

Капитан давно отвык, подписывая извещения, спрашивать фельдфебеля, женат ли тот или иной или жива ли еще у такого-то мать. Когда однажды кто-то подпишет извещение о нем — тоже ничего не спросит. И наконец, этим вопросом он никого не облагодетельствует. Ему было безразлично. Он хотел жить, как все они хотели. Он пришел к убеждению, что лучше не быть героем, но остаться в живых.

Когда предоставлялась возможность, а таковая была почти каждую ночь, он пытался заключить договор с Богом, которого позабыл лет десять назад. Он предлагал Богу в зависимости от интенсивности огня по командному пункту, руку или ногу. В качестве добровольной цены за свою жизнь. Когда русские пошли в атаку на гать, он предложил Богу жертву. Только о своих глазах он не упоминал никогда. Он избегал говорить о них в своих молитвах.

Однако до сих пор Бог не был склонен заключить с ним договор. Быть может, Бог мстил таким образом за десять лет неуважения? Капитану было трудно после столь долгого срока снова восстановить с ним связь. Заводить разговор с Богом с позиций школьного учителя в этой обстановке было смешно. Было все же лучше выступить перед ним в качестве командира роты. Впрочем, тогда тоже было тяжело вести переговоры о личном существовании. В этой роли капитан вынужден был ставить свои просьбы в конец молитвы. Он мог объяснить важность своей просьбы только тем, что объявлял себя готовым к особым жертвам. К мысли смиренно молить Господа оставить ему жизнь он пришел позднее. Позднее, когда был вынужден ждать в своем блиндаже, не бросит ли снаружи какой-нибудь русский в него гранату. После десяти лет работы учителем он не мог знать, что для исполнения такой просьбы Бог вовсе не нужен.

Один ефрейтор, не расточаясь на мысли о Боге, царапал ногтями землю до тех пор, пока кожа клочьями не слезла с подушечек пальцев. Потом он спокойно смотрел, как мухи и мошки садились на голое мясо и откладывали известные вещества в его тело, требовавшиеся ему для выполнения задуманного. Несколькими днями позже он отправился на перевязочный пункт с распухшими руками, жаром и другими трудно распознаваемыми симптомами заболевания. Тот ефрейтор избрал самый простой путь. Он не мучился установлением связи с Богом. Он уже более двадцати лет не заходил в церковь. Позднее у него отпала всякая необходимость в этом. И Бог второй раз с ним не повстречался.

Однако это были истории, имевшие к извещению о пропавшем без вести обер-ефрейторе лишь опосредованное отношение. Непосредственно извещение принял посыльный по роте. Он небрежно сунул записки вместе с курительной трубкой и остатками семечек, отобранных им у пленного русского, в сумку. Он всегда очень недолго бывал на командном пункте.

Дорога на командный пункт батальона дорогой в полном смысле этого слова не являлась и была очень опасна. Посыльный ежедневно много раз пробегал по тропинке, борясь за жизнь. Этим гонкам наперегонки со смертью он был обязан прежде всего фельдфебелю. Тот неустанно готовил важные донесения для штаба батальона. Только ими можно было оправдать необходимость своего пребывания на командном пункте роты. И он ее должен был ежедневно и неоднократно доказывать, чтобы капитану не пришла в голову мысль, поручить ему командование взводом на переднем крае. То, что наступление момента, когда двое детей посыльного останутся сиротами, является всего лишь вопросом времени, фельдфебеля не беспокоило.

Посыльный боялся первых ста метров перед ротным командным пунктом. Русский миномет был пристрелян по ротному блиндажу. Он регулярно посыпал осколками небольшое возвышение над землей. Ни одному, кто был здесь ранен и оставался лежать более нескольких секунд, не удалось остаться в живых. Русские снайперы стреляли по каждой неподвижной цели. Посыльный и фельдфебель об этом знали. Когда тем не менее фельдфебель бессмысленно всякий раз отправлял посыльного, тот каждый раз думал, как отомстить фельдфебелю за эту дорогу. Он никогда бы не мог заранее обдуманно убить врага, но фельдфебелю во время следующей атаки он бы выстрелил в спину. Он его ненавидел. Наполовину ширины ладони под левой лопаткой находится сердце. Его профессия требовала некоторых анатомических знаний. Это была его гордость. Каждый раз, пробегая критические сто метров, он думал об этом убийстве. Потом начинался кустарник, и ему надо было пробираться сквозь него. Напороться здесь на пулеметную очередь было делом случая.

Почти безнадежной дорога становилась тогда, когда надо было преодолевать высоту. Она напоминала лунный ландшафт. Правда, на Луне было не отыскать огромной мачты высоковольтных передач. Она торчала вверх, погнутая прямыми попаданиями. Но мощный бетонный фундамент выдерживал любые калибры. Недалеко от мачты была солдатская могила. Она осталась еще со времен наступления. Низкая березовая ограда охватывала насыпанный холмик. Крест с именем был разбит снарядом. «Могилой неизвестного солдата» называли ее люди из роты.