Среди падающих стен (ЛП)

Мы понимали, что наш приход не великое счастье для этих женщин. Без нас они еще могли надеяться, что, и обнаружив их, немцы не станут стрелять в старух, которые не похожи на евреек и, конечно, не имеют ничего общего с политикой. У женщин было в запасе немного продуктов и воды, которые Сабина добыла с большим трудом, и потому была еще какая-то надежда выжить.

Появление непрошеных гостей подрывало эту надежду. Если немцы обнаружат укрытие, - мы все пропали. Радоваться таким гостям было нечего, и все-таки женщины приняли нас тепло.

Они сидели и лежали на своих постелях, закутавшись в перины. На столе горела свечка, ее тусклое пламя рисовало наши тени на стене. Ноги путались в поломанной мебели, тряпках, посуде, кучками разбросанных по полу. Вместо ответа на вопрос, где нам расположиться, чья-то рука отодвинула от стенки какой-то шкафчик, за которым открывается дверь в комнату, служившую в былые времена прачечной. Вот наше убежище.

- И этот примитивный, сколоченный из простых досок, весь в щелях и дырах шкафчик защитит от немцев? - Стоит им дотронуться до. него - и нас обнаружат, - заметил кто-то.

- А у тебя есть лучшее место?

Пришлось лезть в эту конуру. Сабина придвинула на место шкафчик, где на полках стояли бутылки, горшки, коробки и другие мелочи, а мы изнутри прикрепили его веревкой к гвоздю, чтобы не двигался с места.

Мы расстелили на цементном полу одеяла, которые натаскали из соседних брошенных подвалов, и улеглись как селедки в бочке. Для пятнадцати ребят здесь было маловато места. Юзек, Эдек (тот самый, который пристал к нам на улице), улеглись на кухне, Ицхак - на полке, прикрепленной к стене почти у самого потолка, остальные - тесно друг возле друга на полу. Одному надо повернуться все должны подняться. О том, чтобы вытянуть ноги, - и думать нечего. Воздух спертый, густой, хоть режь ножом.

Тишина во дворе просочилась сквозь стены и заставила и нас притаиться. Мы не произносили ни звука. Душит кашель - голова моментально прячется в подушку. Тайна витает над нами и делает все вокруг нереальным, фантастически?

Прошла первая ночь. Не знаю, спал ли я, дремал ли, или лежал без сна и думал. Скорее всего не было ни сна, ни отдыха. Это была кошмарная ночь. Страшно попасть к немцам в руки и погибнуть, и страшно, невозможно жить здесь, даже если немцы не выследят нас. Одна надежда - может, русские форсируют Вислу и возьмут наш домик, стоящий на их пути, под свою защиту. Но именно потому, что это единственная надежда, - она не может успокоить после стольких разочарований, постигших нас за время восстания. Сколько раз говорилось: вот она Красная Армия - а ее все нет. Придет же она когда-нибудь? Кто поручится, однако, что это будет как раз в те считанные часы или дни, которые осталось нам жить? А если избавление запоздает, придет месяцем, неделей, днем, часом позже? Планы главного штаба, общая стратегия войны важнее, чем спасение жизни ребят.

Горькие мысли мучили всю ночь, не давали покоя.

Утром мы услышали знакомое: ALLE RAUS! (Всем выйти!) ALLE RAUS!

В подвале тихо. Мы затаили дыхание. Замерли женщины в первой комнате. Команда "ALLE RAUS!" звучит вторично.

Пани Сабина не стала ждать прихода немцев. Она встала и вышла наверх. Мы слышим: она что-то говорит, но слов не разобрать. Только разобрали: "Нас четверо старух, нам разрешили остаться здесь". Потом мы услышали, как пани Сабина спускается по лестнице вниз. И вот она уже в подвале. Но мы все еще соблюдаем осторожность. Не нарушаем молчание.

Пани Сабина подходит к шкафчику и как бы про себя: "Немцы спрашивали, нет ли тут вооруженных бандитов, они не поверили моему "нет", и я предложила: "Пойдемте вниз и посмотрите, есть ли в подвале кто-нибудь, кроме нас, старух". Немцы велели пани Сабине со старухами освободить подвал; в Варшаве, мол, нельзя оставаться, особенно на линии фронта. На это пани Сабина ответила, что проходившие здесь раньше немцы разрешили старухам остаться на месте.

Солдаты ушли.

Весь день во дворе было тихо. И только изредка слышались чьи-то шаги и немецкая речь.

Часов в семь вечера мы поднялись со своих мест, отодвинули шкафчик и вышли из укрытия в комнату старух, прошлись по соседним подвалам, расправили немного кости. Девушки тем временем приготовили поесть. Мы наскоро проглотили похлебку, не забыв оставить немного еды и на завтра. Потом мы снова вернулись в темноту и снова закрыли вход шкафчиком.

Жизнь вновь как будто "входила в свою колею". Ведь пролежав часов двадцать в этой темени, мы все же не были обнаружены немцами.

Прошло несколько дней. Запасы воды и продуктов кончились. Надо было подумать, где добыть новые, будто в том, что мы спасены, уже не было сомнения.

С наступлением вечера каждый приступал к выполнению своих обязанностей. Двое из нас выходили сторожить на лестницу, девушки торопятся приготовить поесть, остальные рыщут по соседним подвалам и тащат все, что попадается под руку.

Осторожно-осторожно, обернув ноги тряпками, чтоб не слышно было наших шагов, пролезали мы друг за другом через проломы в стенках из дома в дом, из улицы в улицу. Ослепшие от темноты, немой тенью скользили мы, держась за стены, по кучам обломков, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не выдать себя. В одной руке у каждого из нас ведерко или кастрюля, другую - держим на плече соседа, чтобы не потеряться в темноте.

Позднее мы поумнели: брали с собой веревку, и все держались за нее. Добравшись до какого-нибудь подвала, мы, прежде всего, затыкали окна и щели подушками, завешивали тряпками, попадавшимися под руки. И только потом решались зажечь спичку. Труднее в квартирах, где много окон и нечем их замаскировать. Тут приходилось шарить в темноте по углам, вычерпывать воду из ванн, искать в темноте картошку, крупу, горох, оставленные бежавшими хозяевами квартир.

В первые ночи мы возвращались с добычей и собрали скромный запас на несколько дней. Но все-таки мы продолжали свои ночные вылазки. За несколько ночей мы очистили все соседние дома, и пришлось приняться за дальние. Не раз мы потом в ночи не могли найти дорогу обратно.

Еще хуже обстоит дело с приготовлением пищи: в случае тревоги мы можем как-то спрятаться, но огонь-то не потушишь сразу и не скроешь его следы. В лунные ночи и вовсе нельзя варить: дым сразу выдаст нас. И все-таки роковым был для нас вопрос: что варить, а не как это делать.

Особенно плохо без воды. Вода, которую нам удавалось собрать в ваннах, в кастрюлях и горшках в оставленных квартирах, была затхлой, грязной, с песком и мусором. Но нам не приходилось выбирать: чистая вода была предметом несбыточной мечты. Даже самая чистая вода становилась вонючей, простояв столько времени. Но и ею мы дорожили, несли ее осторожно через проломы и щели, по лестницам и подвалам, боясь пролить на землю хоть каплю этой драгоценной влаги. "Дома" мы процеживали ее через тряпочку. Однако воды не хватало на нашу семейку из девятнадцати человек.

С каждым днем воды становилось все меньше. Мы уже несколько ночей возвращались с пустыми ведрами. Пришлось экономить каждую каплю. Вначале мы держали воду только для варки. Потом и на это не хватало, и мы ели горох и крупу сырыми. Из каждой "добычи" мы оставляли себе резерв, а остальное делили два раза в день на всех. Но этого хватало лишь на то, чтобы смочить язык, проглотить же было нечего.

Надо было обладать железной волей, чтобы беречь в ведерке запас ржавой воды на завтра, когда сегодня в горле пересохло и губы горят от жажды. Надо подавить искушение, нашептывающее: пей, пока ты жив, завтра тебя уже не будет, а драгоценная влага останется. Но тут же поднимается другой голос: а если повезет, и завтра мы все еще будем живы, а воды не будет совсем?..

Мысль, как бы утолить страшную жажду, не давала покоя, не оставляла нас ни ночью, ни днем. Даже сегодня, через много-много дней после Промыка, я не могу пройти спокойно мимо воды, жажда гонит меня: пей, - и не сразу удается мне вернуться к действительности: опомнись, то время уже давно прошло.