Среди падающих стен (ЛП)

В 11 часов ночи всех солдат Армии Людовой вызвали во двор. И хотя штаб держал задание в секрете, мы знали, что скоро двинемся к Висле и что штабу удалось связаться с командованием Красной Армии, обещавшим помочь нам перебраться на правый берег. Новая надежда затеплилась в сердцах вместе с новыми опасениями, не ждет ли нас опять разочарование. И вновь мучают сомнения и беспокойство: удастся ли прорваться сквозь немецкие позиции и добраться до берега?

Чем поможет нам Красная Армия? Только ли ударит по врагу или предоставит в наше распоряжение лодки? А может, придется просто прыгать в воду и вплавь добираться на тот берег? А тот, кто не умеет плавать, - как ему быть?

В условленный час бойцы построились, готовые выступить в путь. Жители стоят вокруг и глядят на нас с завистью. Велики были их страх и отчаяние, но не хватало смелости пуститься с нами в этот опасный путь. Штаб запретил, правда, брать с собой гражданских, но некоторые жители, с разрешения или украдкой, все же присоединились к нам.

Первый привал был на улице Мицкевича. Здесь мы стояли больше часа; вокруг видны были небольшие группы солдат, еще удерживавших позиции. Тут мы встретили Марека Эдельмана и Цивью. С прошлой ночи мы не знали о ней ничего и думали, что ее уже нет в живых.

Занималось утро 30 сентября. На горизонте блеснул бледный луч света. Мы знали: с наступлением рассвета немцы начнут новую - последнюю атаку еще до того, как мы доберемся до берега. Наши раздумья прерывает страшный гул. Он сотрясает землю, падают разрушенные дома, столбы пыли слепят глаза, трудно устоять на ногах. Дождь раскаленного металла падает на нас и заставляет забиться в щели, в подвалы, в развалины. Немцы атакуют! Кончилась артподготовка. Теперь они двинут на нас танки и пехоту.

Мы совсем обессилели после бессонной ночи и целого дня скитаний. Но когда немецкий танк приблизился к нам и соседний дом загорелся от немецкой зажигательной бомбы, мы встрепенулись, в нас пробудились скрытые силы, к нам вернулась способность двигаться. Оставаться здесь больше нельзя, и мы снова начали отступать в сторону нижнего Жолибожа. По вырытым траншеям добрались до улицы Гомулки, а оттуда на улицу Дыгасинского.

Мы снова рассыпались по домам и продвигались перебежками вдоль улицы - из дома в дом. Но мы уже слишком близко продвинулись к немецким позициям на берегу Вислы. Нам пришлось отсиживаться в подвалах, выставив у входа часовых. Немцы не преследовали нас. Видно, были уверены в своей победе, знали, что мы в ловушке и рано или поздно попадем к ним в руки.

Мы, правда, передохнули в подвалах, но ожидание было невыносимым. Был полдень, а мы знали, что Красная Армия по согласованию с Армией Людовой начнет атаку лишь в восемь вечера, когда совсем стемнеет. Тогда нас, быть может, на лодках переправят на тот берег. Надежды на спасение почти не было. Доживем ли еще до вечера?

День тянулся долго, но нам не оставалось ничего другого - только ждать. В мыслях своих мы уже были на том берегу, гуляли по улицам освобожденной Праги. Тот, кто на крыльях мечты поднялся над действительностью, - тому было легче переносить это долгое ожидание.

К вечеру на улице Дыгасинского собрались подразделения со всех позиций. Здесь было несколько сот человек. В семь часов нас собрали и велели ждать новых распоряжений. Напряжение достигло предела: приближается решительная минута.

И тут случилось непредвиденное: капитуляция. Слово это вылетело из уст бойца, который в испуге и в смятении сообщил нам: командование Армии Краевой подписало акт о капитуляции. Тут же появились два немецких парламентера в сопровождении двух офицеров Армии Краевой.

Все растерялись. Многие бросали оружие, срывали с себя обмундирование (между прочим, немецкого производства), чтобы скрыть свое участие в восстании. Командиры Армии Людовой изо всех сил старались сохранить какие-то организационные рамки и даже при создавшемся положении переправиться через Вислу, не дожидаясь сигнала с советской стороны. Но наши люди были уже окончательно сломлены. Каждый действовал по своему усмотрению, чтобы не попасть в плен к немцам. Те, кто уже оказался в плену, пытались скрыть свою принадлежность к Армии Людовой, так как с бойцами этой армии немцы расправлялись более жестоко.

В этой неразберихе и темени нескольким штабным офицерам во главе с капитаном Шанявским удалось сколотить группу, готовую попытаться двинуться к Висле. Они уговаривали людей присоединиться к ним, но их никто не слушал. Ждать больше было нельзя, и они двинулись с теми, кто был под рукой. У самой Вислы немцы разбили группу: многие погибли, некоторые переплыли реку, другие вернулись обратно. И это отбило охоту пытать счастья и пробиваться к Висле у тех, кто уже решился на такой шаг.

Теперь, когда этот план провалился, заговорила советская артиллерия. Стрельба должна была служить для нас сигналом - идти к Висле. Но у нас уже не было сил. Был еще один довод против: после того, как немцы обнаружили первую группу у берега, они усилят бдительность, и каждая новая попытка заранее обречена на провал.

Члены Еврейской Боевой Организации старались в эти минуты отчаяния держаться вместе.

Нас теперь было больше. К нам присоединилось несколько товарищей, которые, правда, не участвовали в восстании, но примкнули к нам в последние дни. Среди них был Юзек Зисман, Лодзя, Яся, Анджей, Стася, Зося и другие. Мы тоже не знали: идти или не идти к берегу.

А между тем ряды бойцов редели: счастливцы нашли себе укрытие, многие вынуждены были сдаться на милость врага. А с нами что будет? За какие грехи немцы нас расстреляют? За участие в восстании, да еще на стороне Армии Людовой, или за то, что мы евреи?

И тут Яся предложила пойти пока к ней домой, а там - посмотрим. Яся скрывалась в дни оккупации у одного поляка на улице Промыка, 41, недалеко отсюда. Хозяин бежал вместе с другими жителями Жолибожа. В доме осталась лишь его мать - восьмидесятилетняя парализованная старуха - и с ней три старые больные еврейки, пожалуй, единственные жители Жолибожа, оставшиеся на месте.

Мы согласились, не раздумывая, что даст нам это сидение в доме, покинутом жителями, который к тому же стоит у самой Вислы, между советской и немецкой линиями фронта.

Мы бросились в боковой переулок. С нами пошел и поручик Витек. Через несколько минут мы стояли уже у дома No 41. "Не все сразу, идите по два", наставляла нас Яся. Первая пара прошла вперед, а мы увидели, что кто-то крутится возле нас. Кто это, мы не знали. Решили переждать, чтобы не выдать своего убежища. Но неизвестный не спускал с нас глаз. Пришлось спросить, что ему надо. Он, не колеблясь, ответил: "Вижу, вы ищете убежища. Я иду с вами. Вы хотите жить, я тоже". Пришлось взять его с собой.

Последний закрыл за собой дверь и спустился по узкой, крутой лестнице в подвал. Началась новая глава в нашей горькой эпопее.

СНОВА В БЕЗДНЕ

В КОНУРЕ НА ПЕРЕУЛКЕ ПРОМЫКА

Тихо в Жолибоже. Замолкли пушки. Прекратилась стрельба. Погасло и остыло раскаленное железо с шумом и грохотом летевшее беспрерывно на наши головы. Земля перестала вздрагивать. Вокруг все пусто и голо. Не видно повстанцев. Мертвая тишина.

В подвале стоявшего в стороне домика на углу переулка Промыка (последнего переулка у Вислы), куда мы вечером 30 сентября спустились, на нас уставились четыре пары глаз. Там была глухая, парализованная старуха-полька, которую оставили здесь бежавшие; пани Рена - маленькая, худенькая женщина, с коротко остриженными волосами, совершенно ассимлированная, которая никогда в жизни не общалась с евреями; пани Цецилия Гольдман - с бледным болезненным лицом и глубокими глазами, которая всю жизнь впитывала в себя еврейскую культуру, а теперь старалась стереть ее следы со своего лица; пани Сабина, которая была для этих трех женщин заботливой мамой. Пани Сабина - умная, подвижная старуха, лет семидесяти, - не боялась ничего и не раз смело смотрела в глаза опасностям. Она далека от еврейства. Пани Сабина добра ко всем без разбору.