Женщина в Берлине

Потом домой, марш, марш. Объявление на немецком языке и русском языке сообщает, что скоро «свободный рынок«» должен открыться. Для кого?

"Стенная газета" называют это новые руководители города. Только для неизвестного количества, вероятно, возвратившихся домой эмигрантов из Москвы. Пестрые группы итальянцев встречались, пели, нагруженные узелками и чемоданами, снаряженные, очевидно, для возвращения домой. Снова велосипеды, которые звонили на голых колесных дисках. В Шонеберг - более одиноко, и туннель привидений городской электричке был черен. Я радовалась, когда я увидела дома нашего квартала. Возвратилась домой как из большой поездки и рассказывала всем новости.

Усталые ноги, душный день. Теперь вечер приносит спокойствие и дождь.

Вторник, 22 мая 1945 года.

Вдова приползла рано около 6 в квартиру. Накануне она получила от нашего домашнего старосты листок. (Домашний староста – это такое новое изобретение! У нас муж гамбурженки играет эту роль). Повестка, размноженный лист бумаги, свидетельствует, что вдова должна прибыть к 8 часам к ратуше, для работы. Ничего больше. «Было бы хорошо, если бы на уборку спаржи», говорит она и расписывает нам уже самые превосходные трапезы со спаржей. Итак, я играла сегодня домашнюю хозяйку, готовила суп из гороховой муки для господина Паули и себя. Около 14 часов громкие призывы на улице перед нашим домом: официальный глашатай как 1000 лет назад.

Он обосновался под кленом и монотонно читал с листа бумаги, что все работоспособные и годные к работе мужчинам и женщинам между 15 и 55 годами должны были появиться для наряда перед ратушей.

Большое обсуждение на лестничной клетке: Должны ли мы идти или нет? Продавщица книжного магазина опасалась, что нас могли повести в принудительном порядке. Я присоединилась к ней. Вместе мы ушли. Я спросила ее, знает ли она уже, что произошло с ее книжным магазином.

«В конце апреля сожгли», - был краткий ответ. Все же продавщица смотрит оптимистично в будущее. В подвале, как она говорит, она спасла гигантский ящик полных книг - в большинстве случаев "запрещенную" литературу. То есть, то, что у нас запретили с 1933: книги евреев и эмигрантов, а позже книги наших противников войны.

«Все же, люди как раз хотят этого сегодня», - считает продавщица. «Мы заложим кирпичами угол и обставим там библиотеку, иначе наши книги поминай, как звали».

Я зарегистрировалась как первая читательница.

Перед лестницей ратуши теснилось уже много женщин. Мужчин считали напротив, отдельно. Юноша работал, громко выкрикивая наши имена в списке. Улица перед ратушей представляла картину дикой оживленной стройплощадки. Теперь котлован в середине дамбы, который был вырыт для таинственных военных целей в свое время несколькими немцами, зарывается русскими девчатами в фуфайках. Котлован заполняется песком, кирпичными обломками и черным мусором пожаров. Завтра утром около 8 я тоже должна приступить к этой работе. Я не имею ничего против.

Напрасно я высматривала среди работающих женщин вдову. Подъехала подвижная станция для объявлений с сообщениями на немецком языке с русским акцентом. Ничего нового для меня.

К вечеру были хлеб с мясными консервами. Все еще отсутствовала вдова. Было уже 21 час, когда, наконец, ее красная шляпа появились внизу. Она была злая, готовая всех пристрелить, извергал только короткие, непонятные звуки ярости и не хотела с нами говорить. Только после смены белья она снизошла до нескольких предложений: это не была сборка спаржи. Русский грузовик отвез женщин к машиностроительному заводу, где вдова вместе с примерно 200 другими женщинами весь день перекладывала вещи в ящиках под наблюдением русских.

«Должна же быть хоть какая-то организация», - вдова возмущалась, сидя напротив нас. «Это хаос, это неразбериха!»

Она рассказывала: «Мы им сказали, что железки - слишком тяжело для ящиков, что ящики сломаются. Они наорали на нас: «Работай, работай!»»

И когда, как и ожидалось, при поднятии первый же ящик разломался на куски, там началось рычание еще большее, и были естественны мы виноватыми!»

Вдова взвилась: «Неясно мне, как эти люди смогли выигрывать войну. Все же, у них меньше разума, чем у немецкого школьника».

И так далее, она перечисляет следующие ошибочные мероприятия и твердолобость русских и не может успокоиться. Она должна была бежать 1,5 часа обратно пешком, никакой грузовик не отвез домой женщин после работы. Мозоль на пальце ноги вдовы - это последствие; она горюет об этом, сетует на наш весь жребий и на немецкое поражение. Ничто не может утешить ее, даже молоток и щипцы, пыльная тряпка и жестяная чашка - вещи, которые у вдовы были спрятаны под одеждой.

Среда, 23 мая 1945 года.

Снабженный ведром и лопатой мусора, я маршировала серой дождливой ранью к ратуше. Лило как из ведра. Я чувствовал, как моя вязаная одежда промокает насквозь. Шел дождь постоянно, то мелкий, то сильнее. Мы сгребали лопатой и наполняли ведра землей, и передавали по ручной цепочке. Нас было 100 женщин всех сортов. Одни были ленивыми и вялыми и еле двигались, если попадали под взгляд обоих немецких смотрителей. (Всегда мужчины получают сразу должности смотрителей). Другие женщины надрывались с усердием домашних хозяек.

- Все же, работа должна быть сделана«, говорил они глубоко убеждено. Вчетвером мы пододвигали полные вагонетки к котловану. Я училась обслуживать поворотный круг, до тех пор, пока дикие ливни не принудили нас к паузе.

Плотно сгрудившись, как животные, мы стояли под балконом. Мокрые вещи приклеивались к телу; женщины дрожали и дрожали. Мы использовали случай и ели наш мокрый хлеб без ничего. Женщина бормотала про Адольфа.

Со всех сторон ей советовали: «Вы, напишете еще жалобу Вашему Адольфу».

Более часа мы так стояли. Дождь трещал вокруг нас. Когда он уменьшился, наш смотритель, говорящий по-венски молодой человек с чешским именем, привел нас назад снова к вагонеткам. Вагонетка, которую я обслуживала, имела надпись «смеющаяся вагонетка». Другая вагонетка была помечена мелом как «плачущая вагонетка». Надписи были сделаны одной рукой.

Наконец, около 15 часов мы отмечались галочкой нашим жителем Вены в списке и могли идти домой. Озорно я кружила по дороге мое ведро согласно девизу: «То, что не убьет меня, сделает меня сильнее».

Дома я нашла вдову в большом беспокойстве. Как она призналась, она ощущала в течение последних дней «зуд и жжение» и пошла по словарю. Реплики "Триппер" и "Сифилис". Хотя она как жена аптекаря имеет очень хорошие знания о болезнях, все же, необходимого опыта у нее нет.

«У меня тут узелок», - утверждает она жестко и твердо. В словаре эти узелки обозначаются как характерные для начинающегося сифилиса; через 3 - 4 недели после заражения они должны появляются. Вдова считывает, что ее наградил триппером этот безбородый малыш, это было ровно 4 недели назад.

«Что? Ваня? Этот ребенок?» - Я не верю: «Ерунда».

«Почему нет. Кроме того, я не знаю, был ли это действительно Ваня. Откуда знать? И потом еще этот поляк!»

Вдова всхлипывает жалко. Что я мне делать? На мое предложение спросить господина Паули, отвечала дикой обороной. Ничего больше не остается, как ждать завтрашний день и посетить как можно быстрее то место, про которое мне рассказали, в больнице для изнасилованных женщин. Я вспоминаю, как уши у меня чесались, когда мы проходили человеческое ухо по школьной программе с демонстрацией на анатомической модели. Вероятно, симптомы наступили у вдовы также только тогда, когда она прочитала описание в словаре. Так что ждем до завтра. Вероятно, я мне тоже стоит сходить и обследоваться.

У меня один день задержка.