Женщина в Берлине

Четверг, 24 мая 1945 года.

Будильник прозвонил к лопате. На этот раз я надела синие спортивные штаны и повязалась кухонным фартуком. Снова облачно. Моросило, когда мы приступали. Мы прилежно гребли лопатой. На этот раз даже 2 мужчины копали, то когда на них бросали взгляд смотрители, иначе нет. Внезапно около 10 часов крик, голос русского: «Женщины, сюда! Женщины, сюда!» Призыв, который слишком нам знаком. Мгновенно женщин смело. Они спрятались за дверями, вагонетками, горами мусора, сделались сидя на корточках совсем маленькими. Все-все, в том числе и я, задавались вопросом. «Неужели? Здесь, прямо на открытой улице? Как можно!»

Он шагал теперь к нам с какими-то намерениями. Он оказался командиром, собрал наших женщин и согнал нас в кучу. Мы пошли за ним внутрь, стоим перед ним. Он бегает вокруг нас как собака вокруг овечьего стада; лейтенант с автоматом наизготовку. Сквозь садово-огородные участки мы бежали рысью и спрятались, наконец, на территории фабрики станков.

Далекие залы сотнями были слышны вдали. Немца «взяли!!» кто-то сказал у стены. Как раз немецкие мужчины грузили части кузнечного пресса под присмотром русских кранами на вагоны. Всюду были мужчин, которые развинчивали кое-что, выключали, смазывали, уволакивали. Снаружи на заводских путях стояла машина с грузом для товарных вагонов, некоторые нагруженные уже доверху деталями.

Что нам женщинам тут делать? Мы стояли в зале, не знали, куда идти. Мы не могли выйти; все ворота были под охраной солдат.

Наконец, команда для нас собраться всем в большом сборочном цехе, там нужно латунь или что-то в этом роде, «светлый металл», носить в ящиках к одному из вагонов.

С какой-либо случайной спутницей, которая вовсе не отвечала мне и молчала на все мои попытки заговорить, я таскала ящики, хватал и тут и там слитки латуни - как сорока. Я открывала железные шкафы рабочих, находила инструменты, носовые платки, аккуратно сложенными - совсем, как если бы кто-то прекратил только вчера работу. Мы бросали нашу добычу для сорок просто на землю вагона. Внутри 2 женщины занялись гимнастикой и сортировали металлические детали согласно размеру.

Около полудня мы были откомандированы в зал, что-то вроде склада. На высоких бортах громоздились металлические слитки самого различного вида, винтовой резьбы и болтов и гаек, разной величины Фаустпатронов. Бесконечно мы подавали по ручной цепи. Женщина в конце складывала согласно приказу все в ящики.

Я подумал о вчерашнем опыте вдовы и ждала с некоторым напряжением мгновение, когда ящики при транспортировке сломаются. Тем не менее, до сих пор до этого не доходило. Уже когда первый ящик должен был подниматься, оказалось, что он был слишком тяжел. Наш надсмотрщик, косящий унтер-офицер с грудной клеткой как шкаф, даже не смог сдвинуть ящик с места. Тележек не нашли. Итак, косящий выдал после суровых проклятий команду передавать все из ящиков руками по цепи до вагона. Таким образом, минимум работы с максимумом издержек был освоен.

Новые группы приближались, женщины преимущественно, но также и очень старые мужчины. Говорили, что мы должны были получить что-то. Действительно командировали нас в 15 часов в заводскую столовую. Была дымящаяся наваристая хлебная похлебка. Жестяных тарелки и жестяных ложек не хватало. Так что женщины должны были ждать друг друга. Редко кто бежал к водопроводному крану. В основном вытирали только ложку быстро рукой или об фартук и брали тарелку такой, как она была.

Назад, работать! В сарае задвигались. На этот раз мы передавали арматуру из цинка, часы и часы. Наконец, когда было около 20 часов, наш косящий руководитель появился и объявлял: «Женщины - домой!», причем он делал отпугивающее движение руками, как будто бы, вокруг были курицы. Облегченный вздох. Затем нам дали в столовой еще по 1 кусочку хлеба по 100 граммов. Там была бочка похожая на сироп из сахара. Мы заняли очередь.

«Отличный вкус», - уверяли, лакомясь первыми возле бочки. Я не знала, куда и как это унести, пока женщина не дала мне кусок ядовито-зеленой бумаги, которую она нашла в сарае. Зелень линяет, но не должна быть ядовита, женщины говорили.

Гордо я заявилась с моей добычей около 22 часов у вдовы. Она покачала только головой, когда я выливала позеленевший клей из зеленой бумаги. Я черпала ложкой и совала в рот с кусками бумаги. Очень даже ничего – сладко на вкус. Только через некоторое время история со словарем и "узелками" вдовы вспомнилась мне.

«Да, ничто», - отвечала она на мой вопрос. «Врач сказал, что у меня все было в порядке».

Я дальше расспрашивала, хотела знать, какое там на месте исследование.

- Были кроме меня еще 2 женщины, - сообщила вдова, - Врач был очень весел. Он посмотрел немного и сказал: «Зеленый свет, дорога свободна!» Вдова выдавила из себя: «Ну, вместе с ними и я».

Уже и официальное выражение нашлось между тем для всего предприятия осквернения: органы власти называют это "принудительный увод". Слово, которое возможно, появится при новом издании солдатских словарей.

Пятница, 25 мая 1945 года.

Снова встала рано, ясным утром иду на работу. Женщины прибывали со всех сторон. Сегодня принесли самые большие горшки с едой. У меня солдатская посуда уже висела на поясе. Мы выстроились, громко команда построиться сначала в три ряда, потом в четыре, подсчеты бесконечные, сортировка, регистрация. Наш житель Вены, который следил за нами, он был музыкантом, почти час разбирался со списками. Некоторые женщины опять повторяют. «Пора уже работать», я слышала, как одна говорит. «Здесь у нас есть, по крайней мере, еда».

Действительно этот рабочий день начиналась с наваристого супа из перловки. От железнодорожной насыпи мы прогуливались неторопливо затем к залам. Немецкие пленные, старики, надрывались на дамбе в самой скудной одежде, наверное, фольштурм. Охая, они таскали тяжелые ободья колес в вагоны. Они останавливались и смотрели на нас так внимательно. Я не поняла, почему. Другие женщины понимали и кидали украдкой куски хлеба мужчинам. Это запрещено. Но русские в это время смотрели в другую сторону. Мужчины были небриты и худы, имели жалкий собачий взгляд. Мне они не казались даже немцами. Они сравнялись с русскими пленными, что я видела убирающими обломки во время войны. Такая обратная логика убедительна.

Снова в зале. Мы таскали вдвоем и втроем громоздкие железные слитки, носили рамы, диски и жерди руками цепью к вагону. Русский появился в зале, осмотрел женский строй и вызвал трех человек. Я была третьей. Мы бежали рысью за ним внутрь. Куда? Одна из нас предположила: «Вероятно к на чистку картофеля?»

У них была уже дюжина женщин около железнодорожной насыпи, где стояли продумано украшенные занавесками русские жилые автоприцепы.

Нет, он привел нас к бараку, вдоль тусклого хода, ближе к все более ощутимому запаху грязи.. Он вел нас в каменное помещение. Были видны моющий котел, ванны, стиральные доски, ведра. Он указал на все это и сделал жест бельевой стирки.

Ну, пожалуйста. Только не здесь внутри в этом темном чулане! Вместе с моей случайной спутницей, малышкой с дерзкими глазами, я вытащила самую большую кадку наружу на свободное пространство перед дверью барака на что-то вроде веранды. Там мы чувствовали себя надежнее, и тут не так плохо пахло. Это устроило русского. Он принес нам 2 куска хозяйственного мыла и некоторое количество некогда белых халатов, рубашек и полотенец и приказал нам жестами постирать. Он говорил коротко и ясно, но все же, не недружелюбно, и, ни в коем случае не лапал нас, даже с глазами.

Моя коллега представляется как жительница Данцига и смешивает русские и польские фразы. Тем лучше! Про мой русский лучше не говорить. Я не могу бесконечно болтать как эта женщина с ними.

Долго они приближаются группами, ходят вокруг кадки и болтают о нас. Например, 2 спорили, сколько нам лет. Они дали мне после длинных рассуждений 24 года. Не плохо!