Фрунзе

— Молчок, господин городовой! Оружие ваше будет наше!

Парни забрали у Шишкова револьвер и шашку, доставили его в кабинет Лимоцова и прислонили к стенке: у него неприлично тряслась нижняя челюсть…

Через два часа тираж был готов. И Арсений сказал Лимонову:

— Вот вам деньги за работу. Полицию можете вызвать минут через десять, не раньше. И — до свидания, господа!

Когда закончилась «немая сцена» и Лимонов поднял переполох, дружинники уже разносили листовки по явочным квартирам. А утром рабочие читали ее текст на городских тумбах, в цехах и в «спальнях».

«Товарищи рабочие! Приближается время выборов в Государственную думу… Мы призываем вас принять участие в выборах. Подавайте голоса за кандидатов Российской социал-демократической партии. Она борется за полную свободу, за республику, за выборность чиновников народом…»

Исправник Лавров два дня лично допрашивал свидетелей операции у Лимонова. Орешкин, как и другие, твердил одно:

— Семеро стояли в наборном и печатном цехе. И у всех надвинуты до бровей серые заячьи шапки. Такие продаются в магазине Пророкова.

Ловили на улицах людей в заячьих шапках, но ничего, кроме конфуза, из этой затеи не вышло.

Даже дьякон подтвердил, что никаких бесчинств не было.

На подмогу Лаврову прислали сотню казаков. В их окружении исправник дважды сталкивался с Арсением на больших митингах. Но «ненавистный агитатор» всякий раз ускользал.

12 февраля 1907 года было получено известие, что Николай Жиделев избран депутатом II Государственной думы. Накануне его отъезда в Санкт-Петербург на шуйской городской площади тесно было от людей, пришедших на митинг. Выступал депутат, давали ему наказы ткачи, горячую речь произнес Арсений. С седла видел Лавров молодого большевика, но взять не смог: держался Арсений в крепком заслоне дружинников и вдруг растворился в огромной толпе.

Потом началась в Шуе «хлебная кампания». Торговцы и булочники взвинтили цены на хлеб и на муку. Большевики призвали ткачей бросить работу в знак протеста. На Ильинской площади снова был митинг. Забастовщики вызвали на трибуну городского голову и потребовали ответа: почему он допускает такую чехарду с ценами? Голова промямлил что-то невнятное: у торговцев дефицит в деле, и надо как-то его покрывать.

Арсений начал речь с предложения:

— Нужна комиссия, товарищи! Из сведущих людей. И пусть она ведет переговоры с торговцами и с городской думой. Не пойдут дельцы на попятную, будем бастовать до полной победы!

Лавров стоял неподалеку. В середине речи Арсения подошел к нему казачий сотник и сказал:

— Да что вы с ним в бирюльки играете, ваше благородие! Я его одной пулей сниму — и концы в воду!

Слова эти перехватил дружинник и кинулся к Арсению. Тот побледнел, обернулся к исправнику и крикнул!

— Вот эти два негодяя договариваются убить меня… Сейчас, на митинге!.. Стреляйте! — он распахнул пиджак. — Но революционного духа шуйских рабочих вам не убить!

Толпа грозно надвинулась на Лаврова. Он, пятясь и угрожая револьвером, отступил к порогу своей канцелярии, бросив на ходу не в меру усердному уряднику Перлову:

— Взять живьем! И — без шума!

Но Арсения увели дружинники. И на время он скрылся. Перлов искал его недели две, однако без успеха.

Наценки на хлеб и на муку были отменены: забастовщики одержали верх.

— Наш Арсений! Он все может! — с гордостью говорили о нем рабочие.

И на первом же собрании выборщиков, где обсуждались кандидатуры на V съезд РСДРП, от шуйских большевиков был выдвинут Фрунзе. Только поехать ему в Копенгаген и Лондон не пришлось.

Началась странная и мало доступная пониманию многих товарищей линия в его бурной деятельности: в нарушение всяких партийных норм он решил убить урядника Никиту Перлова. Тот поклялся «скрутить по рукам этого молодчика». И вышло так, что слово полицейского оказалось крепче.

В те недели основным пропагандистским центром в Шуе сделалась земская больница: ею руководила мать Сани Домской — Раиса Давыдовна. К Арсению она относилась с большой теплотой. И когда в июне 1906 года на очередных стрельбах с дружинниками он нечаянно прострелил руку, она положила его в недавно отстроенное терапевтическое отделение и ухаживала за ним больше десяти дней.

В саду больницы сборы начались с лета. Бывали они и в поместительной беседке веселой и добродушной фельдшерицы Веры Любимовой: она души не чаяла в Арсении, помогала ему чем могла и даже угодила в тюрьму при разгроме типографии.

Зимой собирались в одной из больничных палат или у врача Домской на квартире.

21 февраля 1907 года кто-то заметил из окна, что через больничный двор к конторе подъехал в санях урядник Перлов.

Арсений, не говоря ни слова, вскочил, схватил чью-то папаху вместо своей фуражки, поманил Гусева. Ему хотели помешать, но он вырвался и выбежал с Павлом во двор.

В наступившей тишине прогремели выстрелы: Арсений и Павел ударили по Перлову, когда он от больницы поднимался к насыпи у железнодорожного переезда. Одна пуля прошила рукав шинели, другая звякнула о металл в передке саней. Лошадь понесла. Перлов остановил ее за шлагбаумом и оглянулся: погони не было, потому что маузер Арсения отказал. И настигнуть стрелявших урядник не смог: они скрылись в лесочке…

Надо ли было стрелять в Перлова, да еще так плохо, по-школярски? Надо ли было рисковать, чтобы вскоре поплатиться всем, что было так дорого?

Конечно, сейчас легко сказать не следовало! Да и сам Фрунзе никогда не ставил себе в заслугу этот акт террора. Словом, бес попутал, и ничего доброго из этого не вышло. По свидетельству Сани Домской, все молодые пропагандисты сошли с ума после этого дня: работать стали скверно и, чтобы не отстать от Арсения, обзавелись пистолетом и проводили часы за стрельбами в кирпичном сарае позади больницы. В жизни организации «началась крайне тяжелая и болезненная полоса… Перлов с отрядом стражников рыскал целыми днями в поисках Арсения. Арсений не оставлял мысли убить Перлова…»

Урядника ненавидели все передовые люди Шуи: он был свиреп и все бахвалился, что получит от начальства большой куш за «ненавистного большевика». И Арсений ярче других выражал эту ненависть. А подогревалась она тем, что Перлов разгромил его любимое детище — шуйскую типографию большевиков.

Когда Арсений ездил в Питер сдавать экзамены, его временно заменял Химик. При нем пришлось перебазировать типографию из Панфиловки. Занимались этим делом М. Мясникова, только что приехавшая в Шую, и давняя приятельница Арсения В. Любимова. Они обосновались в пустовавшей летней усадьбе помещика Романова — на горе, против земской больницы. Большой заброшенный дом был выбран удачно: много комнат, кладовок и переходов; с широкого балкона хорошо просматривались дальние подходы к имению; нижний этаж надежно закрывался густым садом.

В несколько приемов перенесли по ночам оборудование типографии. Мясникова успела отпечатать одну листовку. Но через неделю, на рассвете, нагрянул Перлов со своими громилами. Девушки забаррикадировались и успели сжечь в самоваре кой-какие бумаги и фотографии.

Но часть документов попала в руки урядника. М. Мясникову и В. Любимову отправили во владимирскую тюрьму под крики столпившихся молодых пропагандистов. И к приезду Арсения уже ходила по городу горькая побасенка: «Улетели девушки с летней романовской дачи на зимнюю романовскую квартиру!»

Арсений услыхал об этом, едва сошел с поезда, и сказал Павлу Гусеву:

— Раздавлю я эту мокрицу!..

Перлов был в фаворе даже у губернатора Сазонова, который сменил во Владимире тщедушного старичка Леонтьева, ушедшего на покой. Перлова неплохо было бы отправить на тот свет!

Так рассуждал Арсений. Но товарищи по партии призвали его к порядку. На конференции в Иваново-Вознесенске, где подтвердили избрание Арсения на съезд, ему и Павлу Гусеву объявили выговор.

Строгая Ольга Варенцова, не скрывая огорчения и не отводя глаз, сказала шуйским «террористам»: