Фрунзе

Но у Павла не было хорошей школьной подготовки, и Арсений стал с ним идти от курса начальной школы к городскому училищу и к гимназии, чтобы он смог получить на воле аттестат зрелости. Начались занятия по арифметике, русскому языку, географии, истории, физике. А вскоре перешли к геометрии и алгебре. И всех увлекли их занятия физической культурой: турником служила спинка койки, для фехтования — палка от швабры.

Сам Арсений занимался французским языком и к лету 1907 года свободно читал книжки без словаря.

А «дело» не лежало втуне, оно обрастало протоколами допросов и всякими деталями, влекущими за собой тяжелые последствия. Водили Арсения к следователю, водили к фотографу. Появились снимки для жандармского управления: анфас и в профиль без головного убора; и стоя, в студенческой фуражке с маленьким козырьком, в длиннополом пальто, руки заложены в карманы. И уже были подшиты к «делу» описания примет. То как в ателье у портного: рост — 1,66 метра, полнота — средняя, телосложение — хорошее, объем в поясе — 83 сантиметра, ширина плеч — 40 сантиметров. То как в мастерской художника или скульптора: волосы — русые, брови — светлые, глаза — серые. Нос не записали — его конфигурация была нарушена рукоприкладством с применением винтовочной ложи. Но все же отметили, что длина его — 4,5 сантиметра. И точно отметили особенность Арсения держать корпус: осанка — прямая, походка — твердая.

Назревали и серьезные обвинения: вместе с Павлом Гусевым — за покушение на убийство урядника шуйской конной стражи Перлова; вместе с иваново-вознесенской группой рабочих — за революционную пропаганду и подготовку вооруженного восстания…

Как только эти сведения дошли до Ольги Варенцовой, ивановцы решили устроить Арсению побег. За дело активно взялся боевик Иван Станко (Уткин) и разработал очень толковый план, о котором рассказал в своих воспоминаниях Николай Растопчин, как свидетель и участник.

Долго прощупывали обстановку. Поначалу хотели напасть вооруженным отрядом на конвой. Но Арсения никуда из тюрьмы не выводили: все допросы проходили в ее стенах. Обсуждался вариант второй — налететь во время прогулки на «баркас» — на каменную ограду тюрьмы. От него отказались: централ охранялся военным караулом, под пули попало бы много дружинников. Да и Арсения мог бы пристрелить в суматохе какой-нибудь негодяй — из рьяных.

Остановились на третьем проекте.

Арсений переходит в одиночную камеру № 4. Она просматривается через дверной «глазок», и на койке можно оставить чучело спящего человека, прикрытое одеялом.

В смежную камеру № 5 перемещаются участники побега. За койкой в углу они разбирают стену — через пролом в нужный момент переползает Арсений из своей одиночки. Над тем местом, где разбираются кирпичи, арестованные вешают верхнюю одежду, чтобы исподволь приучить к этому надзирателей.

Из камеры № 5, угловой, Арсений спускается через подпиленную решетку во двор и тотчас же забегает за угол корпуса: рядом с его глухой Стеной находится часть «баркаса».

Через «баркас», по веревочной лестнице, закинутой при помощи железной «кошки», Арсений выбирается на волю.

Главные помехи — двойной караул: вдоль окон во дворе надзиратель с винтовкой, за «баркасом» — вооруженный солдат из 9-го или 10-го гренадерского полка.

Выход был один: подкупить надзирателя и «снять» часового. Подкуп — дело арестованных, расправа с часовым — дело боевиков на воле. Местность позволяла, чтобы связать солдата и заткнуть ему рот кляпом: за «каркасом» далеко тянулось безлюдное поле, чуть поодаль кладбище, где пестро от крестов и памятников, темно от деревьев и кустов.

С волей контакт наладили, и началось «великое переселение народов»: в большую камеру № 2 перешли все эсеры; в одиночку — Арсений; в пятую — подкопщики Растопчин, Белов, Скобенников и Митрофанов.

Среди надзирателей обнаружился земляк Скобенникова: его и обработали за паспорт и необходимую для заведения хозяйства сумму денег. Надзиратель согласился выпустить Арсения через окно при своем дежурстве в ночную смену, но и уйти вместе с ним через «баркас».

«Побег» надзирателя вносил в план коррективы: с Арсением намеревались уйти Растопчин и Белов. Теперь одного надо было отставить. И Федор Белов дал согласие, чтобы вышли на волю два боевика.

Дело помаленьку двигалось как надо. Получили с воли пилку для решетки, в тюремной кузнице выковали «кошку» и спрятали ее во дворе, веревку положили между холщовой обтяжкой койки.

Но план, так хорошо продуманный в деталях, вдруг «полетел»: надзиратель струсил в решающий момент и попросил его перевести на другой пост.

Появился новый надзиратель: с бравой солдатской выправкой, фуражка набекрень, но битый: без двух передних зубов. Он лихо маршировал с винтовкой на плече и грозно посматривал на окна подследственного корпуса.

Подкопщики вскоре выяснили, что он холостяк и бабник, озорник и пьяница. Помог все это выяснить владимирский картузный мастер Кокушкин — человек пожилой, рассудительный: он случайно попал в тюрьму, но так полюбил Арсения, что готов был на любую жертву для него.

В часы прогулок он познакомился с этим надзирателем. И пошли у них веселые беседы о всяких похождениях и приключениях по «пьяной лавочке». Кокушкин узнал адрес своего «приятеля» и, ожидая скорого освобождения, договорился с ним, что крепко «вспрыснет» с ним у себя дома выход на волю.

Вскоре он действительно вышел. И «дружба» с надзирателем, оплачиваемая организацией, крепла со дня на день. Помалу Кокушкин договорился, что за паспорт и за деньги тот выпустит Арсения и Растопчина через окно.

По вечерам, когда этот тип дежурил, Растопчин, сидя на окне, потихоньку подпиливал решетку. Чтобы никто не слышал металлического визга, товарищи из камеры № 5 горланили песни. А по ночам, лежа на полу, они делали пролом к Арсению в камеру № 4. Кокушкин тоже не терял времени даром: в сумерках он появлялся на кладбище и, стоя у памятника, подавал по тюремной азбуке сигналы, как идут дела на воле.

У подкопщиков не оказалось нужной суммы денег. И хотя большую часть достал Станко, сотни две надо было получить со стороны. Растопчин обратился за помощью к свояченице Е. П. Михайловой — начальнице женской гимназии в Покровской слободе Саратовской губернии.

Михайлова привлекла своего друга — ветеринарного врача, и тот в базарный день прошелся с шапкой по кругу и собрал деньги на побег «политическому». Арсений не без гордости говорил потом, что деньги ему дали крестьяне, которые в годы реакции не забывали о тех, кто за их интересы сидит в тюрьме.

— Такие гривенники куда дороже «либеральных» кредиток!

Настал день побега, но перед вечерней поверкой едва не произошел провал. Зазвенели ключи, защелкали замки; послышался топот ног и глухие удары кувалдой — стража проверяла решетки. Вот уже и камера № 5. Дюжий надзиратель с размаху ударил четыре раза по боковым, нижним и верхним прутьям. А подпил был в центре, и его не обнаружили. Но минута была страшная!..

Тюрьма затихла. Коротка летняя ночь, надо торопиться! Однако надзиратель, расхаживая с винтовкой и принимая сигналы Растопчина, команды не подавал.

Арсений был наготове в своей камере; Растопчин забрался на подоконник и приготовился отгибать скамейкой подпиленный прут. Надзиратель подал запрещающий знак. А когда прут уже подался, заорал, вскидывая винтовку: