Две жизни в одной. Книга 1

— Надо разрядиться, — подумала Везувия, — на ком бы? — В дверь постучали. Вошел завхоз школы Владимиров, высокий, широкий в плечах мужчина лет сорока, бывший работник железной дороги, инженер по образованию.

— Разрешите?

— Что еще?

— Везувия Сергеевна, — начал Владимиров, — надо проводить инвентаризацию. Скоро год кончается.

— Ну и проводите.

— А как же без вас?

— Акты принесете, я подпишу. Да, не забудьте списать магнитофон. Он совсем плохой.

— Что вы?! Я смотрел. Отличный магнитофон. Просто запылился. Давно не смазывали.

— Я вам говорю плохой, значит, плохой. Мне лучше знать. И что за манера что-то доказывать? На суде бы доказывали! И фотоаппарат тоже сактируйте.

— Хорошо, спишем, — голос завхоза стал глухим.

— И вот еще, — смягчилась директорша, — составьте мне список недостающего оборудования. Данные возьмите у учителей. Пусть не скупятся. Колония богатенькая, купит. А этой, Варваре Александровне, скажите, чтоб скелетов больше не просила. У нее в классе Пеночкин сидит. Пусть на нем и изучает. — Везувия вдруг весело расхохоталась.

— Конечно, — пробормотал Владимиров еле слышно, — надо заказать. А Пеночкин, Везувия Сергеевна, долго болел, в большой больничке лежал, возможно, комиссуют по болезни. Только куда он пойдет? Бездомный он.

— Ну ладно, разговорился! Ишь, как должность сразу почувствовал. Только не зазнавайся. Знай, кто ты есть. А жить при школе спокойнее.

— Разрешите идти?

— Разрешаю. Иди да думай.

Крупные снежинки, словно ватные, медленно кружились и падали в запретку, покрывая снег, кое-где потемневший от копоти. Раздражение сменилось раздумьем. Вереница мыслей потащила Везувию в далекое прошлое, в теплую Среднюю Азию, где она родилась и где росла.

Война ворвалась в жизнь и сделала крутой поворот в ее судьбе. Дни летели стремительно: проводы на фронт, вагоны, набитые людьми, незнакомые поля, леса. Началась новая странная жизнь.

Где-то вдалеке прозвенел школьный звонок. Везувия встряхнула головой.

— Довольно! Хватит копаться в прошлом.

Бывая на уроках литературы у Елены Егоровны, Везувия втайне восхищалась знаниями учительницы, ее умением преподносить их учащимся. Сама Везувия много лет проработала в младших классах, старших боялась. Участник войны, имеет награды, член партии. И все.

— Пусть упрекают, — думала директорша, — что черчение веду. Один черт, что литературный образ, что чертеж. Одна тарифная почасовая ставка.

При разборе уроков Елены Егоровны Везувия придиралась к мелочам, завуч поддакивала, ни в чем не перечила директорше. Да как перечить? Скоро на пенсию, а нагрузка во власти директора. Хочет даст часы, хочет нет, совместителя возьмет. И сиди на неполной нагрузке. А кого не волнует размер пенсии?

Елена Егоровна сначала боролась против несправедливых высказываний Везувии, плакала порой, потом сникла, стала покладистой: опускала голову, слушала, не возражала. Не могла, как говорят, постоять за себя. Чтобы задобрить директоршу, Елена подробно рассказывала об учителях. Таким образом, Везувия знала все, чем живут ее коллеги, даже их мысли, которые высказывались за воротами зоны. Постепенно директорша стала хвалить Елену. У нее был красивый почерк. Став постоянным секретарем педсоветов, она также добросовестно подрабатывала протоколы с выступлениями учителей. Протоколы получались рафинированными. Решения же не в пользу того или другого учителя, не оставались без внимания. Ершистых без конца проверяли, выявляли недостатки, обвиняли, выставляли напоказ. Можно было только удивляться, как может быть такое в наше время? Где же органы народного образования? Но народное образование в школу не заглядывало. Далеко ехать, да и специфика не вдохновляла инспекторов. Везувия же сама часто наведывалась и в роно, и в гороно, рассказывала о школе, не забывая подбросить какую-нибудь пугающую историю. Кабы не навлечь на себя комиссию, и учителя сор из избы не выносили.

Руководя школой много лет, Везувия все больше и больше входила в свой стиль, о котором можно сказать историческими словами: «Разделяй и властвуй».

Проработав в школе первые годы, Варвара вдруг увидела все это и ужаснулась. Но ее не трогали. Как объяснили потом, «приручали, делали своим человеком». Почему? Видимо, Везувия чувствовала в ней сильную натуру. Сейчас чаша отношений между Варварой и Везувией стояла, как на аптечных весах, — ровно. Но события последних дней вызвали у Варвары Александровны новую волну протеста.

Учащиеся второй час писали сочинение. В класс вошла Варвара и присела на краешек свободного стула, открыла блокнот в клеенчатом переплете, стала тихонько читать учителям.

— Феня? Зачем вам феня? — спросила Алла Алексеевна.

— Надо нам понимать слова, а не переспрашивать, как Маргарита: «Скажите да скажите, что такое чифир».

— Ну, про чифир-то уж мы, пожалуй, знаем! — снова возникла шустрая Алла. — Пачка чая на кружку воды!

— Сделал «апсик» — один глоток, и сердце через горло вылетает? — рассмеялась Варвара.

— Вообще-то хорошо знать феню, — молвила Алла Алексеевна. — Я тут один разговор случайно слышала, ничего не поняла. Детуров Рыбкину выговаривал: «Эй ты, Вобла, хватит гусятину жарить!» А Рыбкин в ответ: «У меня у самого гусь вот где сидит». И показал на печень. Тут в разговор влез Соловьев, приятель Рыбкина. Противный тип с лягушачьими холодными синими руками, все норовит до тебя дотронуться. Этот Соловьев и говорит: «Чего шнифты вылупил, как бикса на ляпере!» — закончила свое повествование Алла.

— И как это вы все в памяти удержали? — удивилась Варвара.

— У меня с детства со зрением неблагополучно. Я все время слуховую память тренирую. Все повторяла, повторяла, потом записала. О чем это они говорили?

— Гибридная какая-то феня, но не пустая, — задумчиво проговорила Варвара. А про себя подумала: — Что связывает Гусева с этими шуриками — «шестерками»? Перевести? — обратилась к молодой учительнице. — Феня здесь только последнее предложение, а это значит: «Чего глаза вылупил, как девка на проспекте?»

— Глупость какая-то! — фыркнула Алла Алексеевна. — Можно было и по-русски сказать, литературно высказать свои мысли.

— Вот то-то и оно, что вроде по-иностранному звучит. Непонятнее для окружающих, а самим интереснее. Себя вспомните, когда иностранный язык в школе начинали изучать. Или детский сад: «Эна, дуна, рэс, интер, пинтер, жэс. Эна, дуна, раба, интер, пинтер, жаба!»

— Это говорит еще раз о том, что надо «наших» учить и учить, воспитывать и воспитывать, прививать вкус к другому, а не поддерживать то, что их окружало и окружает! — высказалась Варвара. — Давайте читать дальше.

В клеенчатой книжице были написаны высказывания знаменитостей, крылатые слова, местный фольклор.

— Откуда это у вас? — сзади неслышно подошла Везувия и заглянула через плечо Варвары.

— Ребята дали почитать, пока сочинение пишут.

— Дайте мне! — властно потребовала Везувия.

— Но... что я скажу? — растерялась Варвара.

— Нечего с ними объясняться. Давайте сюда!

Шел последний урок первой смены. Сидеть в классе Везувии не хотелось. Но надо — урок. Учащиеся перечерчивали с доски чертеж в свои альбомы и отпускали реплики. Многих явно не смущало, что урок ведет директор школы. Наоборот, это были мгновения, когда Везувия молчала.

— Ого, «шнырь»{Уборщик помещения (жарг.)} без клавиш, а нацарапал полную доску! Где вы такого ерундированного инженера выкопали? — спрашивал один.

— Везувия Сергеевна, а где у человека душа? Вы должны ответить как литератор?!

— А что делать, если снятся сны на иностранном языке? — хихикал третий.

Везувия понимала, что на все вопросы у них есть ответы, многие она знала.

— Вы как директор объясните, что такое брак, семья? — гоготнул Веселов. Везувия заерзала на стуле. Это уже были вопросы из той клеенчатой книжицы, которую она конфисковала у Варвары. Как ни доказывала та, что этого нельзя допускать, раз тебе доверили, записей она не вернула.