Смейся, паяц!

– А вы казалы нэ ихаты! Ни, хозяйство – цэ вэлыке подспорье!

Сквозь всю свою жизнь она пронесла одну большую, пламенную страсть: мечтала попасть в больницу. Однажды простудилась, сильно кашляла. Вызванный нами врач определил воспаление лёгких. Вместо того, чтоб огорчиться, она обрадовалась:

– Тэпэр мэнэ точно возьмуть у больныцю.

– Зачем? Мы вас дома вылечим.

– Сэмэныч, мэни казалы, що там ухаживають, кормлять, уколы роблять… Я так давно хочу попасть у больныцю!

Мы осуществили её мечту. Когда дней через десять, после выписки, я её забирал, она всю дорогу в машине, а потом и дома, с восторгом рассказывала, как её выслушивал врач, а нянечки меняли ей простыню и кормили в постели. Это были лучшие воспоминания в её жизни.

Когда на телеэкранах шёл сериал «Семнадцать мгновений весны», она уже за час сидела в ожидании у телевизора.

– Филипповна, – спросил я у неё, – что вам там больше всего нравится?

Она ответила, не задумываясь:

– Як Штырцель того лысого надурыв!

Помимо того, что она говорила на русско-украинском суржике, у неё ещё были и собственные «находки», такие как «лыцё» или «горобэй». Майя как-то завершила своё очередное голодание (об этом я ещё расскажу) и, естественно, сильно похудела. Возвратившаяся из Белой Церкви Филипповна, увидев её, всплеснула руками:

– Юхимовна! А де ж ваше шо?

Когда мы переезжали в Москву, она собиралась к дочери, которая жила в Крыму, радовалась, что дочь вспомнила о ней и позвала. Мы оставили ей свой московский адрес. Через месяц после переезда получили от неё письмо, довольно грустное, и поняли, что дочь передумала.

Наша московская квартира была в три раза меньше киевских «хором», небольшие комнатки: гостиная, спальня и детская. У меня даже не было отдельного кабинета, приглашать ещё одного человека было некуда, но… Майины глаза опять молили:

– Шуронька, ей снова негде жить!

Честно говоря, я тоже сильно привязался к Филипповне и переживал за неё. Но виду не показал и, как бы делая это для Майи, махнул рукой:

– Ладно, приглашай! Надо будет послать ей денег на дорогу.

Но, увы, на наше приглашение ответа мы уже не получили, очевидно, Филипповна окончила свой жизненный путь и её курица осталась без сухарей.

Так завершилась эта искалеченная судьба.

В КАЖДОЙ ШУТКЕ – ДОЛЯ «ПРАВДЫ»

Однажды мне позвонил из Москвы журналист Илья Суслов, один из создателей тогда супер-популярного «Клуба «12 стульев» в «Литературной газете».

Первая его фраза была:

– Саша, как вам не стыдно!

– Мне за многое может быть стыдно, – ответил я, – уточните, за что именно?

– У вас хорошие монологи на эстраде, в них – литература. Почему вы не пишете рассказы для газет и журналов?

– Чтобы получать за них по тридцать серебряников?

– Ясно: товарищ не понимает! Упрощаю задачу: выберите несколько самых интересных, на ваш взгляд, монологов, чтоб их можно было опубликовать как рассказы от первого лица. А потом продолжим наш разговор.

Я отправил ему три монолога. Через две недели он снова позвонил:

– Первый – пойдёт в марте, второй – в мае, а третий, если вы согласитесь отказаться от финала…

– Не соглашусь, – прервал его я. Но он не обиделся.

– И правильно сделаете. Это меня начальство заставило такое предложить – я бы тоже не согласился. Итак, подведём итог: два из трёх – неплохой результат, присылайте ещё!

Так я стал постоянным автором Клуба «12 стульев». Приезжая в Москву, всегда бывал у них в редакции, познакомился с заведующим отделом Виктором Веселовским и остальными сотрудниками. А с Ильёй – мы очень сблизились: его брат Миша Суслов, прекрасный кинооператор, был другом моего брата Лёни. Мы часто собирались за рюмкой, братским квартетом, два на два. Однажды, в редакции, Илья показал мне папку с надписью «Не пойдёт!» – там лежали зарезанные цензурой рассказы.

– Желаю тебе, чтобы вскоре хотя бы один из твоих рассказов попал в эту папку.

Перед отъездом в Америку (он эмигрировал в семидесятые годы), позвонил и поздравил: в папке «Не пойдёт!» уже было четыре моих рассказа. Он хотел эту папку увести с собой, но ему не дали.

Поселившись в Вашингтоне, Илья много лет работал в журнале «Америка», написал несколько книг, довольно скандальных. Будучи в Нью-Йорке, я с ним перезванивался, но встретиться не удалось.

Я очень благодарен ему за то, что он вырвал меня из эстрады и втолкнул в литературу – я стал публиковать рассказы, помимо «Литературки», во многих центральных газетах и журналах, таких как «Труд», «Юность», «Крокодил», «Комсомольская Правда», «Собеседник», «Московские новости»… В некоторых у меня уже были свои рубрики, например, в «Неделе» – «Шестеро в одной машине, не считая седьмого», серия рассказов о трёх обаятельных неудачниках и их жёнах, а в «Советской культуре» – «Автопробег за шуткой», цикл весёлых репортажей о путешествиях по Европейским странам, куда я ездил на своей машине. Все эти рассказы и очерки потом стали содержанием моих сборников, вышедших в России и на Украине.

Однажды мы с Робертом написали рассказ «Дюжина моих детей» – это был монолог старика-узбека, который во время войны усыновил двенадцать эвакуированных детей-сирот. Дети выросли и разлетелись, но, когда дом старика был разрушен землетрясением, все дети собрались и построили отцу новый дом.

Рассказ был написан после страшного Ташкентского землетрясения, когда все республики помогали восстановить город, и в основе его лежала жизненная история узбекского кузнеца, усыновившего во время войны двенадцать детей – он получился и смешным, и трогательным. Стали думать, куда его отправить. И вдруг меня осенило:

– Это рассказ для «Правды».

Роберт уже привык к моим непредсказуемым, авантюрным решениям, но тут он замахал руками:

– Ты с ума сошёл!

Но меня уже понесло:

– Только в «Правду»! И не посылать, а вручить лично!

Не слушая стенаний моего соавтора, я выскочил на улицу, купил «Правду», нашёл номер телефона отдела фельетонов (там тогда работали два грозных фельетониста Илья Шатуновский и Александр Суконцев), позвонил и попросил о встрече. Они назначили на завтра. Этим же вечером я выехал в Москву, повёз бутылку «Горилки с перцем» и «Дюжину моих детей».

Горилку мы распили втроём, потом они оба прочитали рассказ, переглянулись и Суконцев, очень сухо произнёс:

– Есть много претензий… Позвоните в пятницу.

Это был вторник. Я повидался с Лёней и вернулся в Киев подавленным и грустным, потому что их реакция не сулила ничего хорошего. Но в пятницу всё же позвонил и робко спросил:

– Что вы решили?

– Читайте в субботнем номере, завтра, – так же сухо и обыденно сообщил Суконцев.

От радости я чуть не свалился со стула. Назавтра мы с Робертом скупили, наверное, полтиража «Правды» и весь день получали поздравительные звонки от друзей и родственников. Сейчас трудно понять такую неадекватную реакцию, но в то время публикация в главной газете СССР, органе ЦК КПСС – была великой победой, поднятием на пьедестал. Особенно, в верноподданной Украине! (Когда говорили о творчестве Ильфа и Петрова, то после «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» сразу называли восемь рассказов в «Правде» – это было фактом их биографии). Украинские писатели находились в шоке, они не знали, как это объяснить, и, на всякий случай, стали перебегать через дорогу, чтобы поздороваться с нами за руку.

Через месяц, обнаглев, мы послали по почте второй рассказ, который тоже был опубликован. Вот тут-то и началось! В Киеве все точно поняли, что мы, как минимум, на дружеской ноге с Брежневым. И пошли звонки из разных газет и журналов с предложением заведовать отделом юмора.

Первым позвонил главный редактор газеты «Литературная Украина», которая до этого поносила меня, как могла. Не помню его фамилии, но запомнил имя: Виктор.

– Сашко! – обратился он ко мне, как к старому другу, хотя я его никогда в глаза не видел. – Я устал от хуторского юмора – приходи ко мне завотделом! Есть хорошие хлопцы, будешь ими руководить, сделаем Европейскую газету.