Юность уходит в бой

— Разрешите и мне, товарищ командир, — попросил Митропольский.

— Ты же еле на ногах стоишь! — возразил капитан. — Отдохнешь немного — и догонишь их.

— Разрешите сейчас!

В его голосе было столько мольбы, что командир не выдержал.

— Ладно, собирайся, — махнул он рукой. [165]

Среди нас не было человека, которого бы не волновала судьба товарищей, попавших в беду. Лейтенанта Андрея Чупеева многие хорошо знали. Вместе с нами он воевал под Москвой...

Распутица осложнила боевую и разведывательно-диверсионную деятельность отряда. Болота стали непроходимыми. Из-за бездорожья заметно ослабла и активность партизан, находившихся в Дятьковских лесах.

Противник тоже вел себя тихо, но мы знали, что, как только подсохнут дороги, гитлеровцы попытаются предпринять все для ликвидации советского района в своем прифронтовом тылу. Поэтому мы не сидели сложа руки, совершенствовали оборону и связь, обучались подрывному делу, добывали взрывчатку, разряжая неразорвавшиеся авиабомбы противника.

Насыщая брянский участок фронта свежими войсками, гитлеровцы постепенно закрыли последние бреши, через которые осуществлялась живая связь партизан с Красной Армией. И все-таки к нам через линию фронта просачивались отряды.

30 марта 1942 года мы устроили теплую встречу отряду Курыленко. Среди прибывших оказались мой друг Василий Гордюк — заслуженный мастер спорта, рекордсмен-стрелок и партизан Борисов, которого я когда-то оперировал вместе с Георгием Знаменским. Петр Гаврилович еще заметно прихрамывал.

— А ведь догнал вас! — возбужденно говорил он. — И обгоню! Мы в Крупский идем. Помните, я говорил, что там моя родина...

Не один я радовался в этот день. Василий Васильевич встретил друга по прежней работе — начальника разведки курыленковекого отряда Дениса Лысенко. Всю ночь они шептались, вспоминая общих знакомых. А утром, потирая красноватые от бессонницы глаза, Василий Васильевич сказал мне, немного смущаясь:

— Знаешь, перед тем как идти сюда, Денис видел мою жену. Наше командование ей сообщило, где я нахожусь! Здорово, а?

Я хорошо понимал его состояние. У меня тоже будто крылья выросли за плечами, когда Гордюк передал привет от жены. Вера, окончив радиошколу, возвратилась в бригаду и тоже готовится на задание. Гордюк сказал, что она просила командование направить ее в «Славный». [166]

Мы снабдили Курыленко всем, чем могли, и пожелали успехов. Провожая однополчан, никто, конечно, не предполагал, что скоро их постигнет большая беда...

24 апреля мы снова встретили однополчан. Прибыл отряд капитана Павла Шемякина. Опять объятия, расспросы и разговоры. На этот раз многие получили письма из дому. Они показались нам дороже боеприпасов, которых мы, кстати, тоже с нетерпением ждали.

В отряде Шемякина оказался мой однокашник Саша Бронзов. До ухода на задание он почти ежедневно видел Веру, вместе с ней делал операции. Провожая Сашу во вражеский тыл, моя жена напутствовала его пожеланием встретить меня... Ее отъезд задерживается. Похоже, что Веру готовят к заброске в Болгарию с группой болгарских антифашистов.

Из-за половодья дальнейшее продвижение отряда Шемякина задержалось. Мы крепко подружились с его бойцами и даже после, когда он перешел в другой район, поддерживали связь и нередко вместе проводили боевые операции.

Накануне майских праздников вернулся Леонид Митролольский и доложил: лейтенант Чупеев наконец найден. Он оказался за Болвой в районе Орловых двориков. Отряд действительно находился в очень тяжелом положении: большая часть бойцов получила сильные обморожения, двое умерли от гангрены...

Выслушав Митропольского, капитан Шестаков долго смотрел в окно и курил.

Наконец он обернулся и, взглянув на меня, спросил:

— Как ты думаешь поступить с больными?

Вопрос не застал меня врасплох. Я доложил свои соображения. Командир согласился. Теперь требовалось уточнить количество больных и характер обморожений.

Разыскав Митропольского, я еле разбудил его. Он сел и с минуту смотрел на меня, силясь понять, о чем его спрашивают.

— Честное слово, не знаю, — ответил он наконец. — По-моему, они все еле передвигаются. Мы с Федей многих на руках в лодку переносили.

Под вечер я с Мельниковым и Петрушиной выехал в поселок Ивот.

Ивотская поселковая больница оказалась пустой: ни единой кровати, ни одного шкафчика. Никаких инструментов, [167] не говоря уже о медикаментах. Я ходил по палатам и думал, с чего начать. Решил попросить поселковых женщин помыть полы и узнать, где можно достать койки и постельные принадлежности. Хирургические инструменты у меня были. Хуже обстояло дело с перевязочным материалом. Но поселковые женщины уже не раз выручали отряд бинтами, нарезанными из холщевой ткани.

Пришли женщины и дружно взялись за уборку. А я пошел к председателю поселкового Совета договориться о постелях и молоке для больных. Он выслушал меня и с хитроватой ухмылкой сказал:

— Вам такие женщины пришли помогать, которые черта из-под земли достанут. Потолкуйте с ними. Среди них, между прочим, есть медсестры.

Вернувшись в больницу, я не поверил своим глазам. Евгений Мельников и Мария Петрушина ликовали. В палатах стояли заправленные белоснежным бельем кровати, тумбочки, в операционной две медсестры приводили в порядок стол. В стерилизаторах кипятился хирургический инструмент...

Все это показалось мне сном. Женщины, довольные, что приподнесли сюрприз, объяснили, в чем дело.

Когда противник первый раз занял поселок, в больницу явились комендант людиновского гарнизона и военный врач. Осмотрев палаты, они объявили, что здесь будет немецкий госпиталь, и приказали персоналу привести все в порядок. Затем гитлеровцы доставили сюда медикаменты и медицинское оборудование. Когда комендант и врач вскоре приехали проверить, как идет работа, они увидели, что больница пуста. Медсестры и санитарки сокрушенно качали головами и оправдывались:

— А что же мы поделать могли? Налетели партизаны и все забрали до ниточки!

На самом же деле медперсонал, выполняя распоряжение райисполкома, в течение одной ночи «спрятал» госпиталь. А теперь вот укрытое имущество пригодилось. Буквально в течение нескольких часов больница была приведена в полную готовность.

Лейтенанта Андрея Чупеева и его бойцов мы привезли в поселок утром 1 мая. Там не было почти ни одного человека, который бы не нуждался в какой-либо хирургической операции и другой медицинской помощи. После осмотра и перевязки Чупеев и начальник штаба Михаил [168] Шульгин отправились к Шестакову. Порывался ехать и комиссар, но я задержал: у него уже начиналась гангрена стопы, требовалась срочная операция.

Это был один из самых напряженных дней в моей хирургической практике. Больше мне никогда не довелось делать так много операций. Хорошо, что помог Миша Тарасов — военфельдшер чупеевского отряда. Он и сам во время операции держался мужественно и все время подбадривал бойцов. Такая моральная поддержка была очень нужна: у нас не хватало обезболивающих средств.

Несмотря на трудную обстановку в операционной, я не мог удержаться, чтобы не узнать, при каких обстоятельствах обморозились почти все люди отряда. И вот что выяснилось из разговоров с лейтенантом Оборотовым, Тарасовым и некоторыми бойцами.

Когда отряд собрался переходить линию фронта, началась оттепель. Командир принял решение всем идти в сапогах. Он не предвидел, что через два дня вновь ударят морозы. Сразу после перехода линии фронта отряд был обнаружен и, преследуемый вражескими лыжниками, стал уходить все глубже в лес. Наконец ему удалось оторваться от противника, но он далеко уклонился от намеченного маршрута. Путь преградили топкие болота. Вскоре кончилось продовольствие. Морозы усилились...

— Могли погибнуть, если бы случайно не встретились с отрядами Ромашина и Дуки, — рассказывал мне потом лейтенант Оборотов. — Они поделились с нами продуктами и медикаментами...

Михаил Оборотов сообщил мне фамилии двух бойцов, умерших в лесу от гангрены и дистрофии. Я чуть не вскрикнул от боли в сердце, когда узнал, что одним из них был Володя Утевский. Перед моим мысленным взором снова возник образ этого спокойного, тихого юноши с огромными умными глазами. Вспомнилась и его мать, Мария Утевская, врач-хирург и секретарь парткома института. Как она просила присматривать за Володей!