Юность уходит в бой

И опять староста своим искренним стремлением помочь нам вызвал обратный эффект. Он сказал:

— Послушай меня, командир! Народ твой уморился... Говорю ж — пускай отдыхают! А что касается города — [149] за ним у нас зорко следят. В момент узнаем, если немцы сюда направятся. В любом случае ты со своими бойцами успеешь укрыться в лесу. А туда немец пока побаивается углубляться.

После минутного колебания командир уточнил задачу начальнику штаба:

— Ты вот что, снаряди посты только самые необходимые... На Людиновскую сторону. Только часовых меняй почаще: пять суток люди не спали.

Старший лейтенант Медведченко козырнул и, мягко ступая стоптанными валенками, вышел на улицу, где озябшие и усталые бойцы ожидали команды.

По тому, как сдвинул брови комиссар и как закуривал начальник разведки, можно было заключить, что они не одобряли решение командира. В тот момент и я был мысленно на их стороне, считая, что староста неспроста предложил нам остаться до вечера под боком у вражеского гарнизона. Да еще не посоветовал выставлять постов! Невольно пришел на память эпизод из кинофильма «Чапаев»: под покровом ночи беляки с ножами по-пластунски ползут к уснувшим чапаевцам...

За подозрительность и недоверие, пусть даже минутные, мы остались виновны перед старостой Зайцевым. Именно этот «немецкий ставленник» обеспечил нам хороший отдых, снабдил продуктами, а с наступлением темноты перевез на подводах к небольшой железнодорожной станции Волынь, расположенной в гуще Брянского леса. Он же помог нам установить связь с Людиновским партизанским отрядом, которым командовал Золотухин. Позже мы узнали, что вскоре после нашего отъезда из Думлово туда нагрянули немцы и потребовали от старосты, чтобы он указал наш след. Они нещадно избивали Зайцева, грозили расстрелом. Староста долго водил карателей по непролазным местам, пока не вывел их к давно разгромленному лагерю, оставшемуся от медведевского отряда.

— Сюда привел их, а куда девались — один бог знает, — развел он руками.

Эсэсовцы с еще большим остервенением избили его и бросили в снег. Его случайно нашли и спасли от смерти мужики. Когда наши разведчики побывали в Думлово, они не узнали Зайцева. С опухшим от синяков лицом, он лежал, скорчившись на широкой скамье, и часто сплевывал кровью. Хриплым глухим голосом, то и дело умолкая, [150] чтобы откашляться, он подробно объяснил разведчикам, как лучше подобраться к Людинову. Зайцев не стонал и не жаловался, даже словом не обмолвился о себе. Обо всем, что произошло с ним, нам рассказали его соседи...

В феврале 1942 года в Дятьковском районе, примыкавшем к фронту, обстановка была благоприятной для нас. Здесь уже действовал партизанский отряд, созданный еще в августе 1941 года, то есть незадолго до прихода немцев. Командовал им Н. М. Сентюрин, комиссаром был С. С. Качалов. Затем организовались другие отряды, развернувшие активные действия в районе Людинова, Дятькова, Цементного и Любохны. Появились партизанские подразделения в Жирятинском, Жуковском, Рогнединском, Дубровском и других районах. Контролируемая ими территория расширялась.

12 февраля 1942 года Дятьковский райком партии и райисполком приняли решение восстановить в районе все советские учреждения и организовать активную помощь Красной Армии людьми и продовольствием.

Это решение имело под собой прочную основу. Накануне состоялось совещание, на котором командиры партизанских отрядов и представители регулярных фронтовых частей договорились, как им лучше координировать свои действия. Связь между собой они, начиная с середины января 1942 года, поддерживали через коридор, образовавшийся в районе Кирова. По этому тракту партизаны направляли Красной Армии хлеб и молодежь призывного возраста. С Большой земли они получали оружие, боеприпасы, взрывчатку, медикаменты, а также хорошо обученных разведчиков, связистов, минеров и других специалистов, которых недоставало для организации широкой партизанской борьбы.

В Дятькове на легальное положение перешли не только райком партии и райисполком, возглавляемые товарищами С. Г. Туркиным и И. В. Дымниковым, но и районный военкомат. Возобновили работу паровозное депо, пошивочные и сапожные мастерские, хлебозавод, парикмахерская и даже фотоателье. Был оборудован и партизанский госпиталь.

Дятьковский советский район сыграл исключительно важную роль в развертывании и активизации всенародной борьбы против немецких захватчиков. Его влияние [151] чувствовалось не только на Брянщине, но и в других соседних областях.

Такова была обстановка, в которой мы начали свою боевую деятельность...

1 марта на станцию Волынь, где расположился отряд, приехал худощавый человек среднего роста, с большой седой бородой и с огромной копной таких же седых волос. Это был командир Бытошского партизанского отряда П. Г. Дробышев, или, как его именовали здесь, Дед. Он долго тряс Шестакову руку, молча разглядывая его. Потом, за чаем, между ними произошел такой разговор, какой случается между родными братьями после долгой разлуки: они больше любуются друг другом, чем говорят.

— Пришел, значит? — спросил Дед.

— Пришел, — отозвался Шестаков, попыхивая короткой трубкой.

— А Москва, говоришь, стоит?

— Угу, стоит, паря.

— Ну, то-то!

Минут пять они молчали, громко прихлебывая горячий чай. Выходя из-за стола, Дед сказал:

— Ты смотри, дорогой: сильно не зазнавайся... В случае чего — дай знать. На майские праздники приезжай...

Капитан Шестаков по какому-то делу задержался в избе, а мы с Василием Васильевичем вышли проводить Деда. Кивнув на окно, Дробышев сказал:

— Редкой души человек! С таким командиром воевать не страшно.

Симпатией к Шестакову проникались все, с кем ему доводилось встречаться: руководители Дятьковского района, командир армейской бригады, действовавшей в тылу врага, майор Георгий Иванович Орлов, командир Жуковского отряда Ефим Михайлович Воробьев, командир и комиссар Рогнединской партизанской бригады Г. В. Мальцев и И. И. Мураль... Надо сказать, что вообще «московский» отряд пользовался добрым расположением партизан и местного населения.

Буквально на второй день после перехода линии фронта в отряд заявилась группа молодых рабочих поселка Ивот, расположенного близ Дятьково, и стала осаждать командира и комиссара просьбами принять их в наши ряды. Но у нас нужды в людях пока не было, и Шестаков при всей его доброте вынужден был отказывать новым [152] добровольцам. Исключение он сделал для тех, кто когда-то активно содействовал медведевскому отряду. Были приняты Михаил Шурупов, Николай Башкиров, Павел Баранов, Сергей Дворецкий и несколько юных патриотов — Коля Курлапов, Толя Званский, Вася Горохов, Порфирий Кондрашов, Польгуев. Зачислили в отряд и пять девушек — Аню Польгуеву, Лиду Кузовкову, Катю Снежкову, Зину Маркину и Люсю Соловьеву. Почти всех новичков включили в разведку, поскольку они хорошо знали свои родные места.

Вскоре к Шестакову заявился наш неугомонный Бум-бум — Николай Садовников. С ним пришли еще три человека.

— Привел пополнение, товарищ командир, — скороговоркой выпалил он, кивнув на своих спутников.

Самый молодой из них, со смуглым широким лицом, так походил на Николая, что командир сразу догадался, в чем дело.

— Сколько же лет твоему брательяику? — спросил он.

— Ильке-то? — смущенно переспросил Николай. — А чего там лет? Два пуда есть, — значит, под ружье годится. Да вы не бойтесь, товарищ командир: за Ильку я больше, чем за себя, ручаюсь!

Командиру понравился Илька Садовников, и, наверное, прежде всего своей молчаливостью.

К словам старшего брата он не добавил ни слова. А такие «собеседники» — сущий клад для Шестакова.

А Николай уже подталкивал к командиру другого парня, ничуть не похожего на «садовниковокую династию».

— Это тоже брательник, только двоюродный, — тарахтел он. — Но и его обязательно надо принять в отряд. Он страсть какой отчаянный!

Белобрысый Николай Соколов смотрел на Садовникова-старшего влюбленными глазами. Чувствовалось, что он готов пойти за ним в огонь и воду. В тот момент никто из нас, конечно, не думал, что эта «отчаянность», поощряемая Бум-бумом, через два дня приведет Соколова к печальному концу.