Я люблю тебя, небо

— «Тт-оже Чч-ка-а-лов! Из «штопора» вывел, а-а по-о-садить са-амолет как следует н-н-не смог».

А я ему: «Ты что, говорю, зря на меня телегу катишь, я же тебе поболтал ручкой, чтобы ты взял управление».

Он мне отвечает:

— Н-не брал я н-никакого управления, д-думал т-ты сам управляешь...

Вот так и получилось — самолет-то у нас сам садился. Сейчас уже нет таких машин как УТ-2, но штопор нет-нет да и покажет свои «зубы».

Димка доволен исходом рассказа, суетится около догорающего костра: подобрал где-то на берегу кусок старой автомобильной покрышки, черпает из реки воду, заливает тлеющие угли. Стало совсем темно, от этого звезды в черной пропасти неба засияли еще ярче и торжественней.

Небо! Такое привычное, такое близкое. Каждый час, каждую минуту ты рядом. Смотри, любуйся, восхищайся восходами и закатами, неповторимыми узорами облаков, алмазной россыпью звезд, сказочной пляской сполохов.

Какое богатство цвета, движения! Какая чарующая красота! Сколько вдохновенных чувств и слов породило ты. Сколько поэтов находили в тебе источник вдохновения, воспевая утренние зори, и ночь, и звезды, и луну! Сколько ученых веками пытались познать твои сокровенные тайны!

Небо! Я тебя знаю с детства. Голубое и ласковое в ясный июльский день, ультрамариновой синью плещешься ты в глади рек и озер, рождая безоблачные мечты. Хочется верить в такие минуты, что не будет ненастных пасмурных дней и все мечты, одна другой светлее, сбудутся.

Но вот приходит поздняя осень. Небо становится серым, неуютным. Холодный северный ветер почти по самым вершинам деревьев волочит тяжелые свинцовые тучи. Испуганно вздрагивают обнаженные березки, тревожно шумит столетний сосновый бор, крепче держат штурвал самолета, пляшущего в шквальной болтанке, руки пилота.

Небо! Ты такое... всегда разное, и щедрое и жестокое. Ты подарило миру Чкалова и Гагарина, и ты же отняло их у нас. Как это несправедливо! Все самое дорогое, мечты, счастье и жизнь — связывает с тобой крылатое племя романтиков. Почему ты как магнитом притягиваешь их молодые сердца, зовешь в неизведанное, неиспытанное и вместе с тем невыразимо желанное и притягательное? Я знаю почему. Ты, как никто, заставляешь жить полнее и содержательнее, ты, как никто, даешь радость борьбы.

Спокойной ночи, Димка! Я-то знаю — сразу ты не уснешь. Будешь мечтать с каждым разом все больше и больше о небе и самолетах. А когда уснешь, обязательно будешь летать. Сколько раз мне снились такие сны! Я разбегался и прыгал с кручи вниз, вытягивался «в струнку», широко, подражая птицам, распластывал руки и замирал (обязательное для меня условие полета во сне), испытывая удивительное чувство парения в воздухе. Откуда бралось оно у меня в те детские годы, когда я еще ни разу не поднимался в воздух? Может быть, мы когда-то, давным-давно, были птицами, и от них осталось у нас едва уловимое чувство свободного полета. Мать объясняла просто: «Растешь, Вовка!»

Летай и ты, Димка, расти и мечтай, не стесняйся! Все добрые дела начинаются с мечты.

^{Небо! Я знаю тебя с детства... Все самое дорогое: мечты, счастье и жизнь — связывает с тобой крылатое племя романтиков...}

^{Ты, как никто, заставляешь жить полнее и содержательнее, ты, как никто, даешь радость борьбы.}

Глава II

Яркий солнечный день. Синее-синее поднебесье. А в нем, деловито урча, легко и непринужденно выписывает замысловатые траектории легкокрылый спортивный самолет. Вот он, со свистом рассекая воздух, устремляется отвесно к земле... Все быстрее, быстрее... Ниже! Ниже! Затаив дыхание, останавливается случайный прохожий и тревожным взглядом следит за смельчаком. Ниже! Еще ниже! Еще мгновение — и... Но самолет вдруг резко изменил направление и, озорно брызнув солнечным зайчиком от стекла кабины, круто взмыл вверх.

Многие из вас не раз видели акробатические полеты спортсменов-летчиков, восхищались их мастерством и смелостью, но мало кто знает, что, кроме упоения скоростью и восторга от ощущения свободного полета, летчики испытывают колоссальные физические нагрузки, точнее говоря, перегрузки. При выполнении высшего пилотажа они достигают огромных величин.

Трудно объяснить сущность перегрузки: это явление встречается только в полете. При резком изменении направления полета вес летчика под воздействием инерционных сил возрастает в несколько раз! Подчас пилот при собственном весе в семьдесят килограммов становится «тяжеловесом» — весит уже более полутонны. Затрудняются движения рук и ног, следовательно, и управление самолетом, Труднее становится дышать, кровь, тяжелая, как ртуть, отливает от головы, вызывая временное потемнение в глазах. Это при положительной перегрузке, когда летчика нещадно вдавливает в сиденье.

При отрицательной — в перевернутом полете — создается впечатление, что тебя ухватили за шиворот сразу несколько Жаботинских и что есть силы тянут из кабины, и лишь крепкие привязные ремни надежно страхуют и не дают вывалиться из самолета. Кровь приливает к голове, до предела набивается в тысячи тончайших капилляров мозга — от этого в глазах начинают плавать красные круги. Мы так и называем отдельные фигуры пилотажа — «очи черные, очи красные».

Но это лишь физиологическая характеристика высшего пилотажа, или, лучше сказать, условия трудовой деятельности летчика в полете. Из чего же складывается сама трудовая деятельность? Если говорить коротко, то можно ответить так - из сотен динамических стереотипов, то есть навыков, выработанных в процессе длительных упражнений на земле и в воздухе. Причем, все операции очень многообразны и скоротечны. И если такой ответ вас не удовлетворит, — давайте вместе полетим в пилотажную зону, «крутнем» несколько фигур и — восвояси, на аэродром. Тогда будет понятнее. Сколько уйдет на это времени? Не более десяти минут. Я, с вашего разрешения, займу инструкторское сиденье с контрольным управлением, а вы садитесь в переднюю кабину — курсантскую. Итак, кто полетит первым? Ну конечно же, ты, Димка, то есть, простите — курсант Дмитрий Иванов! (Как вырос и возмужал он в свои 17 лет! Пять согретых мечтой об авиации лет не прошли даром).

— Товарищ инструктор, курсант Иванов к полету готов!

Осматриваю стоящего по команде «смирно» Димку. Парашют подогнан по росту, замок закрыт, кольцо в кармашке, ларинги не болтаются на крепкой загорелой шее... Так, что же еще?.. Еще... глаза? О, тут полный порядок! Сверкают черной смородиной и нетерпеливой решимостью...

— Садитесь в кабину, курсант Иванов!

Сильные, точные движения: правая рука — на левом борту задней кабины, правая нога — на центроплан, толчок — левой, левая рука на подвижную часть передней кабины. Так начались пока еще самые простые стереотипы. Осмотр кабины, подгонка сиденья и педалей по росту, затяжка привязными ремнями, проверка бортовых систем и подготовка к запуску двигателя — все это четко, быстро, в строгой последовательности. Ошибешься или пропустишь что-либо в своих действиях — пеняй на себя: в лучшем случае не сможешь двинуться с места, в худшем — поломаешь самолет.

Уже с земли: с запуска, с выруливания, с умения вести радиообмен — начинаются более сложные стереотипы. Десятки приборов, рычагов, вентилей, кранов, тумблеров, сигнальных лампочек — на все это несколько считанных секунд для контроля работы двигателя и бортовых систем. Требуется длительная кропотливая тренировка на земле, чтобы сразу все видеть с одного беглого взгляда.

— 06, зона номер 3. Взлетайте!

Димка привычно, за две-три секунды, еще раз осматривает приборы и арматуру кабины, переносит взгляд на ориентир вдоль капота мотора, левой рукой плавно двигает рычаг газа вперед, правой отпускает рычаг торможения колес. Взревел на полную мощность двигатель, замелькала пестрыми полосами земля.