Я люблю тебя, небо

Глава IV

По-моему, жизнь — это не вечный праздник.

Праздники бывают редко, а больше

бывает труд...

А.С. Макаренко

Знаешь ли ты, Дима, как красивы самолеты? Как птицы. Сколько сменилось форм и конструкций за сравнительно короткую историю авиации?! Не счесть! Схематичные, похожие на этажерки «ньюпоры» и «фарманы», тупоносые юркие бипланы, от полетов которых захватывало дух, современные стреловидные чудо-самолеты, которые и разглядеть-то толком не успеешь — так стремителен их полет. И, странное дело, каждый по-своему красив, хотя авиаторы никогда не приглашали в свои конструкторские бюро скульпторов и архитекторов, которым подвластны тайны красоты. Чистота линий, изящество форм, предельная точность пропорций, лаконизм, завершенность и... ничего лишнего — вот что такое самолет. Вкусы диктуются здесь эстетикой целесообразности — древней и мудрой, как сама мать-природа.

Именно таким красавцем был самолет ЯК-18П, созданный коллективом КБ под руководством Генерального конструктора А. С. Яковлева.

У нас, в Кемерове, этот самолет впервые поднялся в воздух весной 1963 года. Белые, как ствол молодой березки, фюзеляж и верхние панели крыльев, ярко-красные — нижние и белые, радующие взор обтекатели шасси (мы их называли «штанишками») — вызвали у меня чувство восторга. Я влюбился в машину «с первого взгляда».

Начались тренировочные полеты. Каждый из них был наслажденьем. В любую свободную минуту я чертил условными значками бесчисленные комбинации фигур. Потом облетывал вновь рожденные комплексы в зоне. Многое не получалось. Меня это злило. Снова и снова «набрасывался» я на непослушный «поворот на горке с двумя полубочками», зашкаливал указатель перегрузок до критического предела, насилуя себя и машину, — качество пилотажа нарастало обидно медленно.

— Разве можно так издеваться над собой? — ворчал комэск. — У тебя уже глаза от перегрузок, как у кролика, красные. Плохо все это кончится...

Я молча соглашался с ним, а на следующий день продолжал «гнуть свое».

В июле первая пилотажная пятерка Кузбасса: Евгений Мельников, Борис Петренко, Валерий Сащенко, Виктор Ананьев и я — вылетели в Омск на зональные соревнования.

Для меня первенство Сибири оказалось счастливым: меня «заметил» тренер сборной команды СССР Б. П. Порфиров, прибывший в Омск приглядеться к сибирякам.

После первого же вылета подошел ко мне:

— Любишь пилотаж?

— Да.

— Пьешь?

— Простите, не понял.

— Водку, говорю, пьешь?

— А-а... нет, — старательно мотаю я головой.

— Тогда вот что: какое бы ты здесь, в Омске, место ни занял — я вызову тебя на Всесоюзные соревнования в Куйбышев. Понял? Готовься! — и не ожидая, когда я закрою рот, ушел.

Наша команда заняла второе место. Я — третье личное. По условиям соревнований в первенстве СССР право имели участвовать только первые два призера. Я приуныл — не верилось, что Борис Петрович вызовет в Куйбышев.

На всякий случай дома усиленно тренировался.

Тренер сдержал свое слово — вызвал.

На чемпионате Союза мне снова повезло — дебютировал удачно. Три раза обладатель старенького, выцветшего свитера с надписью «Кузбасс» на груди поднимался на пьедестал почета и получил одну серебряную и две бронзовые медали. От радости крепко стискивал зубы, чтобы все время не улыбаться, делал вид, что зарабатывать сразу по три медали для нас, сибиряков, — дело привычное.

Весной 1964 года меня вызвали в Ессентуки на тренировочные сборы команды СССР, готовящейся к предстоящему чемпионату мира. Так я попал в большой спорт.

В коллективе сборной меня встретили вежливо, корректно и в то же время несколько настороженно: мол, поживем, увидим, что за фрукт этот сибиряк.

Я, в свою очередь, тоже приглядывался. Вот минчанин Вадим Овсянкин, высокий, осанистый, с хорошими манерами, изысканно одетый, всегда выдержанный, говорит остроумно и чуть-чуть снисходительно. Владимир Пискунов, автор феноменальной фигуры «абракадабры», сосредоточенный, целеустремленный. Витольд Почернин из Орла, несколько скрытный, немногословный, ревниво заботящийся о своем авторитете. Это наши фавориты в самолетном спорте. Уже тогда они имели на своем боевом счету много воздушных побед и обладали многими спортивными титулами.

Для меня и Леши Пименова из Новосибирска, с которым мы быстро сдружились, они были недосягаемыми вершинами, поэтому мы старались держаться скромно, много работали — «еще подумают, что отлыниваем», стремились скорее пройти школу мастерства в высшем пилотаже. И когда, наконец, мы с Лешей случайно услышали реплику Вадима: «...а Мартин с Леокадием, по-моему, — толковые парни», — то были несказанно рады этой оценке. Это было признанием нашего полноправного членства в коллективе сборной.

Пришла настоящая дружба: нам стали помогать, не скрывая секретов, давали ценные советы, по-мужски скупо, но очень трогательно заботились о нас.

Дни, похожие один на другой, бегут длинной цепочкой: подъем в 6 часов, усиленная физзарядка, душ, завтрак, полеты, обед и дневной сон, затем жаркие творческие споры на разборе полетов, спортивные игры, ужин, личное время. Узнали и изучили характер каждого до тонкостей, уже все рассказано друг другу, каждый свежий анекдот или веселая история — на вес золота.

На первых сборах в Ессентуках нас было 25. 25 лучших пилотажников страны готовились к ответственному состязанию, но лишь пятерым, самым лучшим из них, предстояло защищать честь советского самолетного спорта.

Мы работали, как одержимые, изучали теорию, много летали. Я покидал пилотажную зону лишь тогда, когда испытывал полное изнеможение. Одно за другим проходили отборочные соревнования. После каждого двое-трое наших ребят собирали свои чемоданы и, тщетно пытаясь улыбнуться на прощание, уезжали... В эти минуты было очень грустно, любой мог оказаться среди них.

В напряженном труде прошло все лето. И вот нас осталось шесть человек — основная пятерка и один запасной. Кто им будет? Шестым оказался Леша Пименов. Жалко было смотреть на него, когда он узнал, что не полетит на чемпионат мира. Он не жаловался на судьбу, не требовал справедливости (по нашему мнению, шестым должен был быть Константинов из Москвы), незнакомый человек и не догадался бы, что творится в его душе — сибиряки умеют сдерживать свои чувства. Но я-то знал, как ему было тяжело. Он молчал, но в его подозрительно повлажневших глазах я читал невысказанное: «Да что же это, братцы, получается! Неужели я хуже других?!»

— Леша, ты зря так расстраиваешься, — успокаивал я его, — дыши глубже, ведь главное для нас с тобой не соревнования — наивно рассчитывать на успех с нашим опытом... Главное, что мы прошли такую школу, которой позавидует любой пилотажник, школу Шумилова.

— Ты прав, конечно.

— И эту школу, брат, у тебя никто не отнимет, она останется при тебе и рано или поздно пригодится.

— Может быть, — Леша немного приободрился, «задышал глубже» и ровнее.

Владимир Евгеньевич Шумилов, старший тренер сборной страны, сыграл в жизни каждого из нас огромную роль. Замечательный человек, чуткий педагог, опытнейший летчик, он был очень требовательным на полетах и умел находить у спортсмена самые сильные его движущие силы, все скрытые их запасы.

Требовательность Шумилова была бескомпромиссной. Она всегда сочеталась с точностью, справедливостью и знанием дела. Даже какое-то нарушение спортсменом установленных правил не вызывало у Владимира Евгеньевича бурной вспышки, возмущения, как иногда случается у других. Он не делал своих замечаний, не принимал решений до тех пор, пока до мельчайших подробностей не разбирался в деле. Но вот все ясно. Разговор со спортсменом был жестким, но не обидным, он убеждал в правильности выводов. Вот почему мы не помнили случая, чтобы требование Шумилова осталось невыполненным.