Путешествие в страну Зе-Ка (полный авторский вариант)

     Наконец мы въехали в Брест и стали на Ягеллонской. Я вышел, разминая ноги, и сразу подошел ко мне человек, улыбаясь и протягивая руку: «Не узнаете?» Это был адвокат, с которым я встречался в другом городе семь лет тому назад. «Я местный житель, вы переночуете у меня».

     Услышав, что делается в Варшаве и о волне беженцев, которую мы опередили, наш хозяин побежал покупать телегу и лошадь, чтобы быть готовым в путь. Мы занесли в Брест панику, от которой спасались... На следующее утро мы выехали на Волынь.

     Фронт тек за нами, но в 200 километрах за Варшавой ничего не было известно о действительном положении. Поляки возлагали надежды на какую-то фантастическую помощь с Запада, на английский воздушный флот, на французский прорыв линии Зигфрида, на вмешательство Красной Армии. Офицеры лгали солдатам, местные листки сообщали в огромных заголовках о прорыве польской кавалерии в Восточную Пруссию, о бомбардировке Берлина и о вторжении французов в Саарскую область.

     В Ковеле мы нашли уютную еврейскую провинцию, запущенные сады и деревянные крылечки, просторные дворы и трактир, переполненный именитыми гостями из Варшавы. 200

     Босые ребятишки, засунув палец в рот, смотрели, как на завалинке у корчмы сидели необычные гости: дамы в изящных дорожных костюмах, толстые лодзинские фабриканты и сам варшавский вице-бургомистр. В конце улицы был кибуц, там еврейская молодежь проходила подготовку к будущей жизни в Палестине. На стенах висели портреты, на столах лежала уже ненужная литература. Все опоздало. «Бегите отсюда, - хотелось мне сказать им, - не полагайтесь на старших больше. С них взятки гладки, они ничего не знают и ни за что не отвечают...». Но уже поздно было убеждать и разговаривать.

     Ночью проехали Луцк в веренице машин с затемненными огнями.

     Следующий этап был в Ровно. Город был полон беженцев из Кракова и Львова, эвакуированных учреждений. Министры рассеявшегося правительства, задерживаясь в Ровно, рассказывали небылицы о кулаке, который собирается для контрудара по немцам, и дискретно исчезали в направлении румынской границы. На дорогах стояли брошенные автомобили, бесполезные ввиду отсутствия бензина. Владельцы их охотно меняли дорогую машину на телегу с лошадью. У нас еще был бензин, но машину приходилось прятать, чтобы не реквизировали военные власти. Магазины и лавки были закрыты или пусты; начинался вслед за политическим бытовой развал: недостаток продовольствия и товаров, отсутствие всякого представления о том, что будет завтра. В Тернополе галицийские евреи с длинными пейсами и в черных халатах поразили нас своим полным спокойствием. Все окружающее как будто не имело к ним прямого отношения. Полагаясь на Бога, они решили раз навсегда не предупреждать событий и ждать, пока снова можно будет торговать...

     На узкой тернопольской улочке я услышал из уст молоденьких польских сестер милосердия, в хаки и с противогазом, слова ядовитой ненависти, погромные речи о евреях... Им не терпелось.... Это были сестры или матери тех шестилетних детей, которые позже бросались на еврейских стариков и женщин и вырывали у них волосы - детскими ручонками. В тернопольской толпе уже были первые симптомы деморализации и ожидания новой власти. Были там особые беженцы: польские семьи из района, бежавшие в город из страха перед украинской расправой.

     15 сентября мы прибыли в Чертков... В этот живописный городок, по красоте своего горного расположения напоминающий ландшафты Италии, мы ворвались, минуя военную заставу. Въезд в Чертков был запрещен. Поэтому, не доезжая полкилометра, мы вышли из автомобиля и пробрались в город пешком. Шофер наш и товарищ, Шимкевич, съехал машиной с насыпи и проехал задними дворами и переулками. В городе проживал родной брат одного из нас. Мы были приняты с почестями и радушием. Здесь было тихо и спокойно; после 10-дневной дороги это был сущий оазис. Мы укоряли себя, что в мирные времена пренебрегали красотами Черткова, и были готовы посидеть здесь некоторое время... до выяснения положения.

     Положение выяснилось скорее, чем мы думали.

     17 сентября было в Черткове тихое летнее утро. Я проснулся и пошел в «Староство» просить о пропуске в Залещики. К моему удивлению, я застал в здании «Староства» зияющую пустоту. Двери кабинетов настежь, ящики столов раскрыты, в коридорах ни души. Картина спешного бегства. В дальней комнате у окна стояли два референта и смотрели в небо, где кружила стайка самолетов.

     «Это их самолеты, наверно!» - сказал с дрожью в голосе референт.

     Я изложил свою просьбу, но он едва меня слушал.

     «Да езжайте куда хотите, ради Бога... Какие теперь пропуска?»...

     Я вышел на улицу, ничего не понимая. Зашел к соседу, включил радио.

     В эту минуту радио передавало текст речи Вячеслава Михайловича Молотова. Торжественное сообщение всему миру о том, что на рассвете сегодня Красная Армия перешла границу, чтобы ввиду распада Польского государства взять под свою защиту родственные народы Западной Украины и Белоруссии.

     Через час мы стремглав мчались из Черткова. Бензина могло в обрез хватить до румынской границы. Мы объезжали колонны польских войск; солдаты смотрели на горизонт - не идут ли советские танки? - и офицеры объясняли им, что Красная Армия идет на выручку.

     У Залещик нам загородили дорогу. Мы опасались, что советские авангарды нагонят нас, и решили продолжить путь в Снятин, полтораста километров дальше.

     В час дня мы прибыли в Снятин, 5 километров от румынской границы. Там мы узнали, что граница герметически закрыта. Еще два дня назад можно было за деньги перейти ее. Но теперь и деньги не помогали. В связи с событиями румыны выставили тройной кордон войск на границе. Прорваться было невозможно.

     Терять нам было нечего. Каждый из нас имел за границей семью: я - в Палестине, другие - в Париже и Лондоне. Каждый имел заграничный паспорт в кармане. С наступлением темноты мы выехали на границу.

     В Снятине в первый раз мы увидели польские самолеты: 8 аэропланов описало круг над городом, прощаясь с Польшей - и повернуло за Прут. В Снятине был единственный пункт, где польская армия была моторизована на сто процентов -пехотинцев не было. На границе стояла вереница военных автомобилей, грузовиков, пассажирских машин, занятых войском, длиной в 4 километра. Румыны ночью стояли в три ряда, медленно передвигались во мраке, дорога кишела людьми, была полна перекликающихся голосов, сигналов, взбудораженной суеты. Мы упустили единственный шанс: следовало бросить наш прекрасный «бьюик», смешаться с толпой и миновать границу с группой военнослужащих, под покровом темноты. Но мы были еще новичками: как рисковать, как вдруг решиться на приключения, на лишения? Наша черная мощная машина вдруг показалась нам надежным оплотом, как корабль ночью в открытом море среди бури. Мы видели, что она была не единственной цивильной машиной в очереди. И ночь прошла в нервном ожидании, в мерном продвижении к заветной черте, где под аркой стоял румынский офицер с фонарем и отмечал число солдат на каждой машине: «Следующая! Следующая...»

     На рассвете пришла наша очередь. Нас пропустили на 5 метров за границу. Рядом с румынским офицером стоял польский, помогал разбирать и вылавливать евреев. «Документы! - и прочел на паспорте нашего шофера: „Шимкевич Мойше“»... Остальные были не лучше.

     Нам велели выйти из машины и вернуться. Автомобиль достался румынам. «Не дадим машины большевикам!» - объяснил по-немецки румын. Рядом ругался француз, которого тоже не пропустили. Ему объяснили со стороны в чем дело: в его машине оказался случайный попутчик - еврей. Дело сразу уладилось: еврея высадили, француз укатил, обрадованный. Хорошо быть французом.

     Мы отвоевали все же право забрать с собой свои чемоданы. Разразился неистовый ливень. Под проливным дождем мы потащились обратно в Снятин, с чемоданами, пешком. Это не было триумфальное шествие. На окраине местечка я, должно быть, выглядел довольно жалобно, потому что на дорогу вышла еврейка и позвала меня отдохнуть и напиться чаю, таков был мой дебют в роли бездомного бродяги.