Пике в бессмертие

А род у тебя был знатный, известный на всю Сарыарку. Ты должен его знать. У нас, у казахов, говорят: человек, не помнящий, не знающий рода — подобен дереву без корней. Наш род от знатного корня — Агыс, тайпы — Аргын называется. На весь Средний жуз славный. Мы пошли от нашего предка Бигельди.

У него было три сына — старший Игенай, средний Нуржан и младший Курман. От него, от Курмана, и пошла твоя, Талгат, родовая ветка: дед Мусабек, твой отец Тусупбек. От него пошли вы, сыновья, Карим и ты, Талгат.

Все родичи твои в роду люди серьезные, обстоятельные, работали честно, вели себя достойно. Потому, сын, и с тебя мой строгий спрос о честности и достойности, потому ответь , где взял деньги. Мать не отвечает. Отвечай ты!

Я дождался, когда он закончит, затем стал рассказывать. Он слушал, укоризненно качал головой.

Однако все обошлось. Отец принял все произошедшее со мной в порядке свершившегося факта.

Также безропотно, уже без возражений принял отец и сообщение о зачислении меня в Саратовскую школу военных летчиков. Провожали нас, будущих курсантов, всем клубом, среди провожающих и моя семья. Были объятия, напутствия и даже, у некоторых, слезы.

Трудные годы

Апрель. В горах еще лежит снег. И вечерами легкий весенний ветер приносит в город его запах. Степь после зимней спячки начинает дышать все глубже и глубже. Красными и желтыми тюльпанами расцвела степь. Красиво...

Я думал об этом, стоя у окна вагона. Поезд все шел и шел на север. Давно уже нет гор, а куда ни кинешь взгляд — безбрежная степь. Там, впереди, ждет летная школа, ждут новые друзья. Поэтому неприветливые приаральские пески казались близкими и родными...

Саратов. По величественной волжской глади деловито снуют катера, лодки. У причалов стоят пароходы. Я впервые попал за пределы казахской степи, впервые вижу реку шире Чу, и пароходы кажутся мне гигантскими, чуть ли не сказочными. Смотрю во все глаза, впитываю новые впечатления. Прежде всего вижу реку Волгу. Ту самую, о которой восторженно рассказывала учительница Надежда Николаевна, приехавшая во Фрунзе — тогда еще Пишпек — откуда-то из России. Смотрю растерянно и, конечно же, восторженно: эти гиганты пароходы, подъемные краны, здание речного вокзала. И кругом на набережной бесконечно двигающиеся толпы людей. Откуда, куда они все идут, идут... У меня кружится голова, к горлу от удивления или восторга подкатывает какой-то ком.

Настроение самое праздничное, хочется петь, с кем-то говорить. Рядом со мной Сергей Чехов — товарищ по аэроклубу. Заговариваю с ним, толкаю его локтем в бок, но Сергей почему-то угрюм и не хочет разделить моих восторгов.

Идем строем через город. Он намного больше нашего Фрунзе и, как мне кажется, красивее. Опять заговариваю с Сергеем.

— Зелени маловато, — угрюмо ворчит он в ответ.

— Зато Волга! — не сдаюсь я.

— Наш Иссык-Куль куда шире.

Нет, Сергей просто несносный человек.

Приходим на территорию школы. Для начала всех нас стригут под нулевку. Признаться, до слез жалко было расставаться с чубом. Но ничего не попишешь, дисциплина есть дисциплина.

Начинаются трудовые будни. Осваиваем самолет «Р-5». Это сложнее «У-2», с которым приходилось иметь дело до сих пор. Не без гордости узнаем, что на машинах этой марки Герои Советского Союза Водопьянов, Молоков и Каманин спасали челюскинцев.

Первые полеты — и сразу же неприятность. Невольно вспоминаю авиатора с тремя «шпалами», который с сомнением смотрел на мой рост. Действительно, сантиметров пятнадцать не были бы лишними. Это я понимаю, сажусь в самолет: из кабины едва торчит нос. Как быть? Инструктор Титов не то в шутку, не то всерьез предлагает брать с собой подушку. Я принимаю это всерьез и в первый же полет отправляюсь, восседая на кожаной подушечке, изготовленной с помощью Сергея Чехова. Инструктор покачал головой, но не сказал ни слова. Совершили полет по кругу, еще и еще. Подруливаю к месту стоянки, выключаю мотор и вопрошающе смотрю на инструктора. Титов не спеша отстегивает ремни, поворачивается ко мне:

— Чувствуется твердая рука. Летчиком будете. Довольный похвалой, выпрыгиваю из кабины и, держа под мышкой подушечку, иду с аэродрома.

В неделю — четыре дня полетов и один — изучение материальной части. Мы уже настоящие курсанты — одеты по форме, подтянуты, стараемся держаться солидно и лихо козыряем при встрече старшим по званию.

Все хорошо, если бы не командир взвода лейтенант Андреев. Этот немолодой уже человек все время служил в пехоте и буквально влюблен в строевую подготовку. Помню, стоит взвод по стойке «смирно», Андреев не спеша прохаживается, придирчиво осматривает каждого. Неожиданно дает команду: «Кру-гом!» На какое-то мгновение я замешкался и, как любил говорить командир взвода, «нарушил усю симхвонию».

Тут же опять:

— Кру-гом! Бегельдинов, два шага вперед!

Чеканю два шага и застываю, впиваясь глазами в лейтенанта.

— Службу не знаете! — резко выкрикивает он. — До учебного корпуса бегом туда обратно — шагом марш!

Я еще не успеваю сообразить, что следует делать, как исполнить эту непонятную команду, как за спиной слышу смех. Смеется весь взвод.

— Отставить! — кричит Андреев. — Кто смеется в строю?

Строй молчит. Стою впереди всех и вижу только разъяренного лейтенанта.

— Кто смеялся! Два шага вперед!

Слышится дружный топот сапог, и я вновь оказываюсь в строю. Командир взвода ошалелыми глазами смотрит на строй, резко поворачивается и идет к корпусу. Буквально через минуту он возвращается с подполковником — начальником школы. Тот строго смотрит на нас, в тишине раздается его глуховатый голос:

— Разойдись!

В тот же день взвод собрал политрук. Долго выяснял, что произошло, отчитал нас. Вскоре взводом уже командовал новый офицер. Андреева перевели в хозчасть.

А мне с ним довелось еще раз столкнуться.

Как-то днем ребята решили полакомиться кислым молоком. Летная школа была в летних лагерях, километрах в двух от небольшой деревни. Собрали деньги, раздобыли десятилитровую флягу. Но кто пойдет за молоком?

— Тебе, Талгат, придется сходить, — решили друзья. — Ты самый маленький, незаметно прошмыгнешь.

Дело в том, что мы решили не спрашивать разрешения у командира взвода, и поход за молоком превращался, таким образом, в «самоволку».

Взял я флягу, зажал в кулаке деньги и отправился в деревню.

Купил молоко, без приключений вернулся обратно. Сидим, пьем. Все уже управились, а я еще лакомлюсь. Вспомнил почему-то домашний айран и загрустил. Вдруг слышу:

— Ребята, морской закон!

Все засмеялись и отскочили в сторону. Смотрю на них и ничего не могу понять.

— Какой это морской закон?

А такой, объясняют мне, что последний за столом и со стола убирает. Дескать, стола у нас нет, а есть пустая фляга, стало быть, тебе ее мыть и отнести на место.

Делать нечего. Закон есть закон. Беру флягу, спускаюсь к речке. Гляжу, пробирается по кустам лейтенант Андреев с ружьем, видно, возвращается с охоты. До сих пор не знаю, чего я вдруг испугался. Бросил флягу и кинулся бежать.

— Стой! — кричит сзади Андреев.

Я бегу быстрее.

— Стой, стрелять буду!

Куда там, только свист в ушах. Добежал до огорода и пополз по-пластунски по картошке. А лейтенант бежит, кричит. Дополз я до кустов, вскочил на ноги, думаю: «Куда же дальше бежать?» Андреев уже совсем близко. Кинулся я в самую гущу кустов, а там несколько свиней, собственность лейтенанта Андреева. Он их помоями с кухни откармливал.

Свиньи кинулись в разные стороны, ломятся сквозь кусты, трещат ветки. Я забился, залег. Слышу, Андреев бежит уже в другую сторону. Это он по шуму за свиньями ринулся. Кричит, ругается.

Когда все стихло, незаметно пробрался я в овраг к ручейку, вымыл флягу, отнес ее и вернулся на территорию школы. Уже к вечеру пошли разговоры о том, что лейтенант Андреев принял свинью за курсанта в «самоволке» и целый час гонялся за ней с ружьем. Кто начал эти разговоры, не знаю. Но смеялся я вместе со всеми.