Подруги Высоцкого

Но на вступительных экзаменах, конечно, волновалась ужасно. Однако все страхи как-то сами собой тихо растаяли, когда Александр Петрович Довженко, вовсе не слушая ее ответов на свои вопросы, а просто любуясь девушкой, не сдержавшись, произнес: «Я в вашем лице увидел всю красоту своей родины…»

Потом был творческий конкурс. Довженко предложил абитуриентам написать сочинение на вольную тему «Случай из моей жизни». Сочинение Ларисы Шепитько называлось «Булка». Этот этюд стал ее первым шагом к самой себе, к своему призванию, прелюдией к собственной судьбе.

Десяток рукописных страниц были готовой киноновеллой, зримой, выпуклой, живописной, психологически безошибочно точной картиной, по которой даже без камеры оператора уже был ясно виден большой мир глазами маленького человека. Ученическим пером прорисовывались кадры возможной будущей кинокартины.

– Я далеко не уверен, что все вы станете режиссерами, – огорошил своих студентов Довженко на своей первой лекции. Помолчал и добавил: – Но я бы очень хотел, чтобы все вы стали интеллигентными людьми.

Мастер именно любовался Ларисой и всячески опекал ее, тепло и строго, по-отечески. «Заданный им камертон максимализма в отношении к искусству и к самому себе – это то, что каждый из нас старался сохранить, – вспоминала Лариса. – Я тогда не предполагала, как трудно следовать советам учителя на протяжении всей жизни… К нам, его студентам, предъявлялись совершенно определенные требования: во-первых, по части нравственной чистоты и твердости, честных правил морали, во-вторых, каждый из нас должен был обладать способностью к образному мышлению, и наш мастер стремился в этом удостовериться. В-третьих, нам следовало пытливо вглядываться в мир и пытаться понять его в различных проявлениях. Вряд ли надо доказывать, что все это не более как условия отбора учеников, элементарные условия их соответствия будущей профессии, и научить этому нельзя».

Сокурсница Шепитько Маргарита Касымова подтверждала ее слова о Довженко: «Он был скорее философом. Учил нас не размениваться на мелочи. Говорил: «Если ищете бриллианты в пыли – не спешите поднимать мелкие, ищите дольше, но крупные и значительные». Учил искать красоту там, где ее, на первый взгляд, и быть не может: «Не морщите нос при виде грязных луж на машинном дворе, придите туда ночью – и увидите в них отражение звездного неба».

– Довженко учил личным примером, – продолжала вспоминать Мастера Лариса. – Человек он был удивительный, многосторонней одаренностью, душевной мудростью заставлявший думать о титанах Возрождения. Сложный и гармоничный, он жил широкими интересами, но словно бы поверх быта, вне повседневной суеты. Он умел выкристаллизовывать главное в окружающей жизни, знал, в чем его личное предназначение, а в чем назначение искусства. И странным образом – физически, что ли, – он ощущал приближение будущего и обдумывал проблемы, которые другим художникам казались преждевременно поставленными, зато сейчас, в сегодняшнем мире, они придвинулись к нам, стали центральными.

Он покорил нас чистотой своих помыслов, нетерпимостью к пошлости, безвкусице, конформизму. Непостижимо, как до 60 лет он смог сохранить такой первозданный максимализм. Он не провозглашал заповедей, он просто жил так, был таким в жизни и в творчестве и воспитывал нас примером своего существования».

Когда через полтора года учитель ушел из жизни, Лариса почувствовала себя осиротевшей. Для нее смерть Довженко была таким сильным ударом, что она собиралась даже бросить ВГИК. Когда пришел новый преподаватель и начал лекцию с анекдота, Шепитько встала и вышла из аудитории, слишком уж резким ей показался диссонанс.

Потом у себя в общежитии у Лосиного острова она горько плакала, почему-то вспомнив, как она, обычно носившая роскошную косу, вдруг решила произвести фурор и явилась на занятия с удивительной прической, прозванной в народе «я у мамы дурочка». Ошеломленный внешним видом любимой студентки, Довженко грозно брякнул своей клюкой об пол и тотчас отправил модницу под кран – распрямлять кудряшки. Ей тогда и в голову не пришло обижаться, потому что это было не капризом, прихотью или самодурством Мастера, а наукой: «к людям искусства он предъявлял требования абсолютной гармонии, красоты и вкуса во всем. После смерти седого поэта и мыслителя мы почувствовали, как невыносимо трудно жить так, как он… Но возможно, потому что он так жил… Может быть, среди нас, его учеников, нет художников, с такой чуткостью предощущающих, прозревающих новое в многослойной действительности… Но мы стараемся делать другое кино».

Что касается «другого кино», то Шепитько прежде всего имела в виду фильмы Михаила Чиаурели, сменившего Довженко в качестве руководителя курса будущих режиссеров. Чиаурели прославился «Клятвой» и, конечно же, пафосной лентой «Падение Берлина» – устрашающей, героической симфонией сталинского ампира. К рекомендациям своего нового мастера Лариса старалась не прислушиваться.

Во ВГИКе за ней ухлестывали многие. От студентов до преподавателей. Сокурснику Лене Гуревичу, будущему режиссеру, редактору, критику и другу душевному, запомнилось, как однажды Лариса сдавала коллоквиум, а он, верный «оруженосец», поджидал ее у окна вестибюля на третьем этаже. Шепитько тогда выскочила из дверей аудитории как ошпаренная, с пылающими щеками, Гуревич даже перепугался: неужели провалилась?

– Пойдем! – Она побежала вниз по лестнице и, когда они остановились в безлюдном месте, выпалила: – Подлец! Он так смотрел, как будто раздевал меня. Вот же гад!

«Гадом» оказался известный в институте ассистент кафедры режиссуры, о доблестях которого молва слыла не самая лестная… «Но что тут сказать? – вздыхал Гуревич. – Разве повторить, глаз от этой «львовяночки» (так она себя называла) отвести было невозможно…»

В этом быстро убедился выпускник МАИ, бывший авиаинженер, попавший в институт кинематографии уже в солидном возрасте, Элем Климов. Он признавался, как, придя во ВГИК, «просто обалдел: красавица на красавице. Но Лариса меня поразила сразу, с первого взгляда. Такая красавица! А красавица-то оказалась с характером! Помню, стояли мы на первом этаже ВГИКа в очереди, стипендию получать, она впереди меня. Попытался я было с ней заговорить – куда там! Она как-то очень легко и быстро меня отбрила… Хотя Лариса и была младше меня на пять лет, во ВГИК поступила на четыре года раньше – как студент я был младше ее».