Иван Саввич Никитин

иногда это изображают. Находившийся с ним рядом в самые тяжкие часы И. И.

Зиновьев не случайно писал: «...знавши его убеждения по части религии и то, что он,

по его словам, йе приобщался (т. е. не совершал обряд причастия. — В. К) более десяти

лет, никто из нас не решался приступить к нему с таким предложением из опасения

еще больше расстроить его».

Из мира уходил не смиренник и послушник, а человек огромного мужества. «Увы!

Иван Саввич умирает и часами приходится измерять оставшуюся его жизнь, —

сообщал 22 сентября 1861 г. М. Ф. де Пуле в редакцию журнала «Время» М. М.

Достоевскому, интересуясь судьбой стихотворений Никитина. — Что бы и как бы ни

говорили о нем как о поэте, несомненно одно, что он был могучий боец и великий

мученик в жизни...». Через три дня тот же корреспондент извещал Н. И. Второва об

ужасном положении их общего друга и, в частности, отмечал: «...грудь едва дышит, и

самое дыхание у него сопровождается глухими стонами». Тем не менее и в эти минуты

поэт держался стойко, благодарил за беспокойство близких людей.

26 сентября, в день своих именин, он, поддерживаемый уколами морфия, даже

устроил нечто вроде праздничного домашнего ужина. Когда-то здесь, в комнате, где

теперь, лежал на диване человек с печатью чахоточного пламени на^ лице, кипели

литературные и иные споры членов второвскск го кружка, а в тот вечер разыгралась

сцена, которую H6t мог бы выдумать и автор самых душераздирающих трагедий.

Попили чаю, поговорили о том о сем. Савва Евтеич, на этот раз трезвый и прилично

одетый, сказал, что сын-де излиш: не сердится, сам себя убивает, ему, мол, надо

поменьше волнений, побольше спокойствия. Дадим дальше слово

присутствовавшему де Пуле: «Никитин быстро приподнялся

с дивана и стал на ноги, шатаясь и едва держась рукам» за стол. Он был страшен,

как поднявшийся из гроба мертвец

— Спокойствие!.. — воскликнул умирающий. — Теперь поздно говорить о

спокойствии!.. Я себя убиваю!.. Нет, — вот мой убийца!..

Горящие глаза его обратились к ошеломленному и унич тоженному отцу».

Перед тем страшным часом, когда в дом на улице Ки-рочной вошла «гостья

погоста, певунья залетная», Савва Евтеич пребывал в хмельном угаре. «Перед смертью

Иван Саввич пожелал испросить у него прощения, — вспоминал свидетель этого

кошмара, — для чего принужден был та щиться в его темную и грязную берлогу. Он

стал перед кроватью пьяного на колени и, целуя руку отца, говорил со слезами:

«Батюшка! Простите меня...».

Надо же было случиться, когда инспектор Воронежской духовной семинарии

иеромонах отец Арсений совершил положенный скорбный обряд, у смертного одра

92

появился несколько протрезвевший Савва Евтеич и произошла та жуткая картина, от

описания которой позже содрогались тысячи людей. Наблюдавший ее И. И. Зиновьев

так передавал ее в письме к Н. И. Второву: «Скажи, кому ты магазин отказал? —

кричал чудовище-отец умирающему сыну. — Если мне, то ведь я тебя похороню с

честью, как следует, под балдахином провезу. . Если же нет, я тебя прокляну!» Сыпа-

лись угрозы, требования: где деньги, где ключи, где духовная?.. Угасающим голосом

Иван Саввич попросил сестру «Аннуцжа, друг мой, отведи ты, ради Бога, от меня ста

рика...»4*

Узнав, что он обойден наследством, родитель лишь взвыл у остывающего тела

сына, но смолчал, однако на следующую ночь, подогретый «известным средством»,

ругался площадно у гроба, лез драться с де Пуле, на что тот был вынужден пригрозить

полицией.

Даже одинокая и ошеломляющая кончина поэта А. В. Кольцова представляется не

столь трагической, как его младшего земляка. А. И. Герцен, узнав жуткие драма-

тические подробности емерти И. С. Никитина, писал Н. П. Огареву: «...это ужаснее

Кольцова».

Похоронили автора «Руси» с честью, правда, не так торжественно, как это позже

описывал М. Ф. де Пуле.

Последний приют Никитин нашел на Митрофановском (Новом) кладбище рядом с

могилой А. В. Кольцова. Похороны вышли не громкие, а память народная осталась на

века

В 1911 г. в Воронеже был открыт памятник поэту.

СТИХОТВОРЕНИЯ И. С. НИКИТИНА

юг и СЕВЕР

Есть сторона, где все благоухает; Где ночь, как день безоблачный, сияет; Над зыбью

вод и моря вечный шум Таинственно оковывает ум; Где в сумраке садов уединенных,

Сияющей луной осеребренных, Подъемлется алмазною дугой Фонтанный дождь над

сочною травой; Где статуи безмолвствуют угрюмо, Объятые невыразимой думой; Где

говорят так много о былом Развалины, покрытые плющом; -Где на коврах долины

живописной Ложится тень от рощи кипарисной; Где все быстрей и зреет и цветет; Где

жизни пир беспечнее идет.

Но мне милей роскошной жизни Юга Седой зимы полуночная вьюга, Мороз, и ветр,

и грозный шум лесов, Дремучий бор по скату берегов, Простор степей и небо над

степями С громадой туч и яркими звездами. Глядишь кругом, — все сердцу говорит: И

деревень однообразный вид, И городов обширные картины, И снежные безлюдные

равнины, И удали размашистый разгул, И русский дух, и русской песни гул, То

глубоко-беспечной, то унылой, Проникнутой невыразимой силой... Глядишь вокруг, ^ и

на душе легко, И зреет мысль так вольно, широко, И сладко песнь в честь родины

поется, И кровь кипит, и сердце гордо бьется, И с радостью внимаешь звуку слов: «Я

Руси сын! здесь край моих отцов!»

РУСЬ

Под ббльшим шатром Голубых небес, — Вижу — даль степей Зеленеется.

И на гранях их, Выше темных туч, Цепи гор стоят Великанами.

По степям в моря Реки катятся, И лежат пути Во все стороны.

Посмотрю на юг: Нивы зрелые, Что камыш густой, Тихо движутся;

Мурава лугов Ковром стелется, Виноград в садах Наливается.

Гляну к северу: Там, в глуши пустынь, Снег, что белый пух, Быстро кружится;

Подымает грудь Море синее, И горами лед Ходит по морю;

И пожар небес Ярким заревом Освещает мглу Непроглядную...

Это ты, моя Русь державная, Моя родина -Православная!

93

Широко ты, Русь, По лицу земли В красе царственной Развернулася!

У тебя ли нет Поля чистого, Где б разгул нашла Воля смелая?

У тебя ли нет Про запас казны, Для друзей стола, Меча недругу?

У тебя ли нет Богатырских сил, Старины святой, Громких подвигов?

Перед кем себя Ты унизила? Кому в черный день Низко кланялась?

На полях своих, Под курганами, Положила ты Татар полчища.

Ты на жизнь и смерть Вела спор с Литвой И дала урок Ляху гордому

И давно ль было, Когда с Запада Облегла тебя Туча темная?

Под грозой ее Леса падали, Мать сыра-земля Колебалася,

И зловещий дым От горевших сел Высоко вставал Черным облаком!

Но лишь кликнул царь Свой народ на брань, — Вдруг со всех концов Поднялася

Русь.

Собрала детей, Стариков и жен, Приняла гостей На кровавый пир.

И в глухих степях, Под сугробами, Улеглися спать Гости навеки.

Хоронили их Вьюги снежные, Бури севера О них плакали!..

И теперь среди Городов твоих Муравьем кишит Православный люд.

По седым морям Из далеких стран На поклон к тебе Корабли идут.

И поля цветут, И леса шумят, И лежат в земле Груды золота.

И во всех концах Света белого Про тебя идет Слава громкая.

Уж и есть за что, Русь могучая, Полюбить тебя, Назвать матерью,

Стать за честь твою1 Против недруга, За тебя в нужде Сложить голову!

1851

ЗИМНЯЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ

Весело сияет Месяц над селом; Белый снег сверкает Синим огоньком.

Месяца лучами Божий храм облит; Крест под облаками, Как свеча, горит.

Пусто, одиноко Сонное село; Вьюгами глубоко Избы занесло.

Тишина немая В улицах пустых, И не слышно лая Псов сторожевых.

Помоляся Богу, Спит крестьянский люд, Позабыв тревогу И тяжелый труд.