Иван Саввич Никитин

«капитальных». По воспоминаниям одного из современников, произведение «пон-

равилось» Н. Г Чернышевскому. В анонимной рецензии на «Воронежскую беседу»,

приписываемой М. А. Антоновичу, «ДневНик семинариста» назван в «Современнике»

украшением книги.

«Дневник семинариста» пробил брешь не только в бурсацкой теме (хлынули

воспоминания воспитанников духовно-учебных заведений, публицистические статьи и

т. д.), но и вообще в антиклерикальной русской прозе. За Никитиным своей дорогой

пошли Н. Г Помяловский, Н. С. Лесков, многие писатели 70—80-х годов.

осень черная

Никитину так и не довелось увидеть «Воронежскую беседу на 1861 год», где

публиковался его «Дневник семинариста», отпечатанной, хотя корректурные листы он

успел прочитать. Задержка с выходом сборника усугубляла и без того расстроенное

здоровье. Подписчики его книжного магазина требовали книгу, а она все не поступала

из Петербурга. «Словом — в чужом пиру я нашел похмелье и попал в весьма неловкое

положение», — сокрушался Никитин. Страсти подогрел столичный журнальчик

«Развлечение», в котором появилась разнузданно-игривая статейка одного из местных

злопыхателей, противопоставившего «Воронежскую беседу» «Воронежскому

литературному сборнику», издателем которого был купец-книгопродавец Н. В.

Гарденин. «И составились два враждебные лагеря, два стана, смертельно друг друга

ненавидящие, — потешался провинциальный забавник. — Словом, образовались две

партии: партия никитинцев и партия гарденинцев. Это то же, что в старину Монтекки и

Капулетти!» Потешные ужимки «Развлечения» появились, вероятно, с

благословения его редактора

ф. Б. Миллера, очевидно, оскорбленного в свое время деликатным отказом весьма

занятого Никитина участвовать в журнале. Подобным способом злопамятный редактор

наносил удары исподтишка не только воронежскому поэту, но и Ф. М. Достоевскому, И.

С. Аксакову, А. А. Григорьеву и другим.

Мелкие укусы «Развлечения» лишний раз ранили и без того смертельно больного

Никитина. Трезво оценивая свое почти безнадежное положение, он вынужден был

прекратить переписку с Натальей Матвеевой, иначе его письма к ней могли бы

невольно напоминать выписки из «скорбного листа» — зачем бередить душу любимой

девушке, которой он желал только добра. Как она реагировала на его молчание —

неизвестно, в один из своих мучительных дней он сжег ее послания, и ни один чужой

глаз так и не увидел обращенных к нему строк дорогого человека... (Осенью 1863 г. Н

А. Матвеева стала женой исправника Землянского уезда Воронежской губернии Петра

Даниловича Ретунского; у них было шестеро детей; пережила она Никитина почти на

40 лет.)

90

«Писать более, право, нет мочи», — заключил Иван Саввич одну из своих

последних записок к Анне Ивановне Брю-хановой, жене приятеля. На фоне

эпистолярного безмолвия летне-осенних месяцев необычно бодрым выглядит письмо

поэта от 24 июля 1861 г. к А. С. Суворину, незадолго перед тем ставшему секретарем

редакции московской «Русской речи». Стоящий у края могилы Никитин находит в себе

силы- поблагодарить опекаемого им молодого журналиста за комиссионерские услуги

книжному магазину, позаботиться о его здоровье: «Так ли оно хорошо, что может

выдержать постоянную умственную работу при сидячей жизни. Ведь это я говорю из

любви к Вам и Вы, прошу Вас, не пеняйте на меня за мои предостережения». Мог ли

предполагать поэт, что подающий тогда надеждьГего отчаянно радикальный знакомец,

«душа моя», переживет его на целых полвека, станет известным журналистом и

издателем, возглавит одно из направлений русской публицистики.

Книжная лавка оставалась в ту тревожную пору единственной отрадой для

Никитина. Неимоверными трудами его любимое детище процветало; подобрались и

надежные помощники: заведовал магазином дневавший и ночевавший там деятельный

питомец Московского университета Н. Н. Чеботагревский, весьма толковыми оказались

и мальчики, некие Акиндин и Миша. Хозяину все трудней и трудней становилось

показываться в своем заведении, в последний раз он заглянул туда при обстоятельствах,

прямо скажем, сверхдраматических.

Однажды, когда еле добравшийся до магазина Никитин, превозмогая очередной

приступ болезни, лежал на диване,, вошел высокий мужчина и спросил Ивана Саввича.

Посетителем был В. А. Кокорев, тот самый, благодаря щедрым денежным займам

которого стало возможно и открытие книжного магазина, и ,издание сборника 1859 г.

До того меценат и благодарный ему поэт не встречались. М. Ф. де Пуле передает

потрясшую его сцену. Иван Саввич встал с дивана, выпрямился во весь рост и, держа

за руку В. А. Кокорева, срывающимся страстным голосом говорил: «...вы дали мне

новую жизнь... вы... спасли меня... не подойди так скоро смерть, я не остался бы здесь,

в этом городе... здесь мне душно!..» Передать этот смешанный со слезами поток-

монолог невозможно — это было похоже на исповедь человека, вытащенного из петли,

но, увы, волею судьбы уже почти обреченного.

Вероятно, отдав великую дань благодарности своему добросердечному

покровителю и облегчив тем самым душу, Никитин почувствовал себя готовым к

худшему. 1 сентября он написал де Пуле записку с просьбой быть его душеприказчиком

и прийти составить духовное завещание: «...и будьте со мною похладнокровнее при

свидании, — умолял он, — иначе я не выдержу».

Последняя его воля была исполнена: согласно ей право на издание сочинений поэта

с благотворительными целями передавалось Н. И. Второву, а все вырученные от

продажи вещей средства предназначались близким и дальним бедным родственникам

Ивана Саввича «— при этом не были забыты не только Аннушка Тюрина, но и те люди

(их более десятка), чьи имена почти не упоминаются в его биографии. И здесь Никитин

остался верен себе — он не только воспевал священность семейных уз, но на пороге

земного бытия, как мог, доказывал это конкретным гуманным делом. Но, мы помним, с

не меньшим пафосом он всем своим творчеством проклинал семейный деспотизм.

Имени отца в своем духовном завещании он не оставил...

Вести о безнадежном состоянии здоровья поэта дошли до Н. И. Второва, в то время

совершавшего большое путешествие за границей с целью подготовки огромного труда

о муниципальных устройствах городов в Европе. «Я, как брата, люблю Ивана Саввича,

— писал Второе, — потеря его. будет сильным для меня ударом». Еще недавно Второв

звал Никитина в Петербург отдохнуть от постылого Воронежа, когда-то так же звал А.

В. Кольцова для духовного спасения в столицу В. Г Белинский. История повторяется

91

Старший доктор Воронежской губернской больницы А. К. Тобин (иногда в

переписке именуется Тобен; принимал все возможные меры для спасения пациента.

Последний, уже давно изверившийся в возможностях эскулапов^ все-таки цеплялся за

советы лекаря. «Ведь вот чувствую, что без лекарства не проживу и двух недель, —

говорил он, — а выпьешь несколько ложек микстуры, — ну, как будто и станет легче и

надеждишка появится!»

Свидетели трагедии единодушно отмечали удивительное мужество поэта перед

лицом смерти. Один из современников вспоминал его слова: «Духом я ничего, бодр и

спокоен, но проклятое тело меня беспокоит...». Дабы поддержать этот дух, близкие в

утешение рассказывали о происходившем как раз в то время в Задонске, в

восьмидесяти верстах от Воронежа, открытии мощей святителя Тихона Задонского,

давали читать Евангелие и прочие книги религиозного содержания. Некоторые

очевидцы, пожалуй, преувеличивают молитвенное настроение Никитина его худших

дней. Старые печальные русские обычаи он соблюдал, но, пожалуй, не так истово, как