Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

У революции и Советской власти всегда бы­ло много недругов. Они вели борьбу на всех воз­можных для них фронтах и во всех формах, в том числе не гнушались и нанесением персональных ударов. Надежду Сергеевну и её старшего брата Павла в свое время исключили из партии якобы «за пассивность». Да, в то время Надежда Серге­евна не занимала официальной должности, не со­стояла на службе. Но она была помощницей Ста­лина не только в быту, не только создавала ему условия для работы, но в значительной мере вела секретарскую работу. А тут еще дети, они тоже требовали немало времени. Кроме того, нередко прямо на квартире собирались члены Политбюро, секретари ЦК, наркомы. Заседания шли долго, заполночь, а зачастую до утра. Надо было ор­ганизовать ужин, а то и обед. В те времена при тех условиях это было тоже не просто. При этом официальных должностей она не занимала, не числилась «работающим» членом партии. А Па­вел вообще очень много и активно работал.

Но нашлись «особо принципиальные партейцы», они исключили Надежду Сергеевну из партии «за пассивность», за то, что «не вела активной партийной работы», а была якобы только женой своего мужа. На Сталина это произвело очень тяжелое впечатление. Он, естественно, видел, что дело тут было не в «партийной принципиальности» дураков, а во внутрипартийной борьбе.

В дело вмешался Ленин. Он написал письмо-характеристику Надежде Сергеевне. Самую лучшую характеристику. Ленин хорошо её знал, она работала в его секретариате.

Её восстановили, но факт остается фактом. Это борьба — классовая, внутрипартийная борьба, а не простой идиотизм. Это один, может, просто яркий пример. А сколько мелких уколов, подбрасываемых сплетен; и жестокой, жесткой, принципиальной внутрипартийной борьбы.

Может быть, и из-за такой напряженной работы усиливались приступы головной боли. Последние пару лет Надежда Сергеевна училась в Промышленной Академии. При её добросовестности, трудолюбии и большой общей нагрузке это могло усугубить головные боли, которые её изнуряли и, в конечном счете, могли довести до отчаяния.

Появилось много версий, сплетен, домыслов и заказных «причин», как то: грубость мужа, до­машние раздоры и последнее оскорбление: «Ну, ты»! Все это надумано. Возможно, и случались какие-то мелкие неурядицы, почти неизбежные в каждой семье, но не они определяли семейный климат.

Сталин после трагедии очень изменился. Стал менее веселым, а когда смеялся, то казалось, буд­то что-то в нем сидит и давит изнутри. Раньше он смеялся чаще и более открыто, шутил от всей ду­ши, свободно, а не так, словно что-то его удержи­вает. Часто и неожиданно мрачнел.

Смерть Надежды Сергеевны была для Сталина страшным, непоправимым ударом. Он, по мнению моей матери, давно его знавшей и много наблюдав­шей, изменился, стал менее открыт, более замкнут. После смерти Надежды Сергеевны мать реже видела Сталина, но произошедшая с ним перемена все же бросилась ей в глаза. Сталин остался один. Одиночество и духовное, и семейное не могло не оставить отпечатка в его душе. Сталин ведь не только великий вождь великого народа, глава великого государства, ведь он еще и Человек.

Е. Г.: О Сталине существует много мифов. Разные разговоры велись о его происхождении, что — сын Пржевальского, например.

А. С.: Еще были разговоры, что Сталин — сын виноторговца Игнатошвили. Но в Гори сделали хорошую вещь: повесили две фотографии — Виссарион Иванович Джугашвили и Василий Иосифович Джугашвили. Как две капли воды. А почему Игнатошвили привязали ? Потому что мать Стали­на ходила к виноторговцу Игнатошвили стирать белье как прачка. А сын этого Игнатошвили стал генералом НКВД, начальником хозяйственного управления. Вот и увязали.

Е. Г.: Такие разговоры — оскорбление матери.

А. С.: Безусловно! Это безобразие. Подобные домыслы — явно за гранью приличия. А сколько безобразного творится сегодня? Сколько грязи льют на Василия! Недавно прочитал я в одной из газет, мол, закончилось какое-то мероприятие в любимом духе Сталина — потребовал, чтобы сдернули скатерть с накрытой посудой и недоеденной едой на пол и ползли бы... Такого быть просто не могло! При его-то аккуратности, чтобы сдернуть что-то? И я даже написал свои воспоминания об аккуратности Сталина на конкретных примерах.

Е. Г.: Как Сталин относился к Хрущеву?

А. С.: Шельменко-денщик. Так он его называл.

Е. Г.: Непонятно, почему тогда приблизил.

А. С.: Знаете, был непростой момент. А Хрущев — чрезвычайно энергичный исполнительный человек. Он испытывал, как говорят, животный страх перед Сталиным и выполнял те указания, что были даны, беспрекословно, так, как написа­но в уставе внутренней службы. Готов был расши­бить лоб, исполняя эти приказы. Что случилось? Жданова не стало. А в политбюро стоял вопрос — на чьей стороне большинство. Говорят: ах, Сталин диктатор! Нет, все вопросы решались голосова­нием, и делом Сталина было создать большинство себе. И он знал, что Хрущев при всех условиях будет за него голосовать. Итак, не стало Жданова. Сумели убрать Кузнецова, которого высоко ценил Сталин, сумели убрать Вознесенского.

Лишившись своих верных сторонников, Сталин оказался в меньшинстве. И ему срочно нужно было формировать большинство в Секретариате, в Президиуме и Политбюро, в Центральном комитете. И тогда взят был Хрущев при всех его известных недостатках. Потому что, будучи хорошим исполнителем, он мог выполнять приказы и задания.

Победа

Е. Г.: Артем Федорович, где вас застал День Победы?

А. С.: Наша бригада участвовала в заключитель­ной наступательной Пражской операции: из Юж­ной Германии на Прагу. О капитуляции Германии узнал в ночь на 9 мая от наших солдат-радистов, ко­торые услышали эту новость первыми сначала друг от друга, потом связались с радистами штаба корпу­са, те — с радистами штаба артиллерии армии, а они уже от фронтовых узнали, что о капитуляции объявила Москва. Но война окончилась в Берлине, а мы буквально рвались в бой, шли дальше на Пра­гу. Утром 9 мая мы вошли в Прагу а там было лико­вание: ведь так скоро нас никто не ждал, думали, что первыми войдут американцы. Нам пришлось идти дальше, вперед через Прагу, потому что груп­па армии «Центр» фельдмаршала Шернера уходила в сторону американцев. Мы должны были её перехватить, поэтому были организованы преследование, шли бои. А через три дня, 12 мая, и для нас война закончилось. Затем мы вошли в Венгрию, собрали всю бригаду, привели все в необходимый порядок, организовали службу, нужно было не те­рять боеспособности и бдительности.

Е. Г.: А Василий Сталин где был в мае 1945-го?

А. С.: Он был в Германии командиром авиаци­онной дивизии.

Е. Г.: Как вы считает, ощущал ли Сталин эту победу не только как победу страны и народа, но как и личную?

А. С.: Не могу за него говорить, что он чувство­вал и испытывал, но думаю, что человек, который в течение стольких лет руководит государством, сделал столько для достижения победы, и вот — дело, которому он посвятил жизнь, победило, ко­нечно, не может не испытывать торжества. Но тут надо сослаться на слова Черчилля о Сталине: «И во время отчаянного положения, и во время торжества он был одинаково спокоен».

Сейчас столько визга и писка вокруг мероприятий и мер, которые предпринял Сталин как глава государства и верховный главнокомандующий, чтобы как можно скорее и эффективнее подгото­вится к войне. Дескать, торговали экспонатами Русского музея, Третьяковки... А ради чего это де­лали? Что, яхты и футбольные клубы за рубежом на эти деньги покупали, как сейчас, когда все рас­продают? Деньги тратили на обеспечение оборо­носпособности. Лучше было бы не обеспечить подготовку к войне, и тогда эти самые экспонаты кому бы достались, для кого их сохранили бы?